Новый Мир ( № 8 2013)

Александра Маринина. Оборванные нити. В 3-х томах. М., «ЭКСМО». Том 1, 2012, 384 стр. Том 2, 2013, 384 стр. Том 3, 2013, 416 стр. («„Другая” Маринина», «Королева детектива») o:p/

1184 страницы о судэксперте Сергее Саблине. Он учится в институте, наперекор матери женится на иногородней Лене, которая ждет от него ребенка. И все-таки он полюбляет ту Ольгу, которую мать прочила ему в жены. После окончания института работает в поте лица, чтобы прокормить жену, дочь и тещу, но у родителей не одалживается. o:p/

Принимает предложение одноклассника и для заработка переезжает в Северогорск за Полярный круг. (Вот оно, «коллективное бессознательное» жанра: в поисках экзотики и Маринина и Устинова отправляют своих героев подальше от Москвы, в холодные места.) Саблин регулярно посылает деньги жене, а Ольга сама чуть позже приезжает к нему. Автор самым подробным образом описывает работу судмедэксперта, патологоанатома, гистолога и т. п., приводит уйму криминальных случаев и медицинских казусов, которые никак не работают на фабулу. Порой возникает ощущение, что читаешь учебник по судмедэкспертизе, а порой — что смотришь скандальное ток-шоу по телику. Такой прием построения текста, как отбор, нашим детективщикам неведом. Вывалить все, что узнал, — и объем получается солидный, и фабульная схематичность не так заметна. o:p/

А собственно детективная фабула незамысловата. В первых двух частях трилогии ее с гулькин нос: несколько внутренних монологов неизвестного преступника о том, как сладко отравлять незнакомых людей и наблюдать за их агонией. Где-то в середине третьей части Саблин увольняет своего заместителя, и того находят убитым. Подозрение падает на главного героя. И он, сопоставив факты, догадывается, что его подставила прокурорша, сын которой и является тем загадочным отравителем. В финале криминальный сынок пытается отравить и Саблина, но просчитывается с дозой. Главный герой выживает, преступник кончает жизнь самоубийством. Прокурорша добивается от Саблина молчания, обещая оставить его в покое и сдать правосудию своего шофера, который по ее просьбе и убил несчастного заместителя (а по совместительству — ее любовника). o:p/

 Злополучный судмедэксперт возвращается в Москву. Дочь выросла, жена с ним разводится, а Ольга не соглашается выйти за него замуж: «Ты не можешь не воевать». Сергей продолжает работать, ведя беседы со Смертью. o:p/

«Танатолог и Смерть. Такой выбор. Такая профессия». Философично, но отдельно от фабулы. o:p/

Фабульность — доминанта детектива, необходимое условие его существования. Это повышенная (до игровой степени) концентрация драматизма. А драматизм — неизменная составляющая и реальной жизни, и литературы как таковой. «Детективный элемент в русской романистике 60-х годов (Тургенев, Чернышевский, Достоевский)» — так называлась диссертация Митишатьева в романе Андрея Битова «Пушкинский дом». Персонаж антипатичный, но тему автор ему дал дельную. o:p/

Разветвленная фабула (с множеством «проводков») заводит в дебри человеческого бытия, обрастая социально-психологическими подробностями, подмеченными автором (а не только взятыми из инородных информационных источников). Это мы наблюдаем у Элизабет Джордж, Кейт Аткинсон, Хеннинга Манкелля,  Ю Несбё... А фабульность схематическая и элементарная обычно маскируется декоративным прикрытием в виде неотобранных, неосвоенных, непереваренных сведений. o:p/

Такова она, морфология детективного жанра. Современной элитарной прозе ощутимо недостает драйва. Сможет ли она воспользоваться секретами и наработками криминальной прозы? Или процесс пойдет «снизу»? Японский русист Мицуёси Нумано усмотрел «канонизацию младших жанров» (по Ю. Тынянову и В. Шкловскому) в романистике Б. Акунина и В. Пелевина. Процесс жанровой диффузии продолжается. o:p/

o:p   /o:p

NON-FICTION C ДМИТРИЕМ БАВИЛЬСКИМ

64. МОДЕЛЬ ДЛЯ СБОРКИ

[1]

o:p/

 

 

За что мы все еще любим Кортасара? За Париж и джаз. За легкий, летящий стиль, «пропитанный свингом», за путанный, но незамутненный синтаксис, позволяющий в пределах фразы совмещать разнородные явления: когда смешивается высокое и низкое, грустное и веселое, история искусства и сиюминутные шлягеры, создавая пространство высокого напряжения. Какого угодно — интеллектуального, бытийственного, музыкального…

Книги Кортасара похожи на текстуальный театр, совершающийся в момент чтения. Ну да, как музыка, важная в то время, пока звучит. Попытки перечитывания, как правило, проваливаются — при повторном употреблении волшебные свойства кортасаровской прозы начинают расползаться, подобно старой дерюге: память помнит не сам текст, но наши впечатления от него — густое и стойкое послевкусие. Терпкое, сладостное.

Казалось, что, подобно многим классическим и традиционным авторам, Хулио Кортасар постепенно переходит на полочку юношеской беллетристики: прочитанный в ранние годы, он там навсегда и останется, не выдерживая более поздних обращений.