Капитальный ремонт в доме бытия.
Это “метафизическое отступление” о языке я позволил себе только потому, что именно в романе Дубова мне видится адекватное отражение его движения. Более того, пристальный взгляд обнаружит это движение в качестве еще одного сюжета книги. Суть даже не в профессионализмах разных сред обитания героев: “Марку поручили вести сразу три секции [международной школы-семинара], и он появлялся в оргкомитетском номере только по вечерам”, — так в начале и: “Они взяли наши бабки. Отдали известно кому. Теперь рассчитаются своими. Впредь будут знать, с кем стоит связываться, а с кем нет” — так в конце. Как и в реальной жизни, язык в романе безумно ускоряется — потому что становится мерой времени.К языку и его формам Юлий Дубов завидно зорок. Для каждого из диалектов есть своя зона обитания — и автор кроит свой роман из кусочков речевых жанров. Письма водителя Платона другу (голая информация без понимания). Мысли Ларри (бесчеловечное течение неколебимой субъективной правоты). Литературная запись популярной телепередачи (воображаемый карауловский “Момент истины”, в который приглашен Платон). Газетные заметки. Предсмертный монолог Виктора Сысоева.
Даже “язык денег” Дубов поначалу вводит как “чужой язык” — вынося тему то в пространство “еврейского сказа” а la Бабель (в потешной баталии торговцев кружевными трусиками Бенциона Лазаревича и Семена Моисеевича — этаких Твидл-Ди и Твидл-Дума раннего капитализма), то в речь эмигранта Сержа Марьена, то, прямо по-толстовски, — в иностранную графику: “Look here, — говорил Леонарди. — The retail price for a cellular phone in Taiwan is no more than two hundred bucks. We can sell it here for five hundred at least. Three hundred profit at one unit!” Перевод бесед с первым иностранным партнером “Инфокара”, разумеется, приводится в сносках — и, как и в случае с французским щебетом “Войны и мира”, по большому счету ни за чем не нужен. В гостиных 1810-х звучат светские bon mots — их “французскость” важнее их содержания. Устроители СП в 1990-х беседуют про business и profit — ничуть не равные русским “би-изьнес, понимаешь ли” и “наживе” — на нынешнем общепонятном языке международного общения.