Ну и что делает автор со всем этим в своем романе? В принципе, то же самое, что и все другие изготовители романов-хитов про волнующую новизну новых времен и молодых поколений. Берутся признаки, гуляющие в массовом сознании в качестве “примет времени”: шикарные “тачки”, быки, мобильники, гениальные стихи на туалетной бумаге, наркотики, супер-интерьеры, си-ди-диски, ломовые деньги, бары, киллеры, компьютеры, хакеры и т. д. — и лепится из них образ наступившей эпохи. Образ, конечно, ужасный, но ужасный — завлекательно, притягательно. И вот в эту, так сказать, операционную среду загружается традиционный материал юности: наивность, доверчивость, трепетность, чистота, непосредственность, обаяние щенят и котят. При этом младенческий мозг молодых персонажей полностью облегчается от того, что мы называем культурной памятью. Я не про “турегенева-печорина” (хотя почему бы и нет), но хотя бы про наличие в их сознании папы-мамы-бабушки, старого чайника на кухне, поломанного транзистора, поездок на дачи в деревню или к родственникам в Армавир, ну и так далее. Предложенные романом “дети времени” выращены как будто в колбе МузТВ. И естественно, что эти герои с их патологической восприимчивостью и пластичностью принимают форму предложенного мира полностью. Они как бы персонифицируют убогонький теленабор “Вещей века”. Такой прием в шлягерном кино обычно хорошо срабатывает у людей старшего возраста, которых не смущают реалии новых поколений (ну, скажем, “мальчик”, “девочка” и их ребеночек в фильме Соловьева “Черная роза эмблема печали...” — не самый плохой, кстати, фильм).
...Что касается меня — у меня вообще сложные отношения с “шлягерными” жанрами: боевик, триллер, мелодрама, “лирическая криминальная комедия, с элементами сюра”. С одной стороны, считаю их вполне ублюдочными. Игровыми площадками, на которых взрослые играют, как в игрушки, с серьезными вещами: смерть, жизнь, любовь, разлука. И в игре этой очень часто превращают их действительно в игрушки — на этом пространстве они другими и не могут быть. А с другой стороны, я люблю “игру в эту игру” — скажем, боевики, в которых ублюдочность жанра отрефлектирована художником и включена в содержание и эстетику именно как ублюдочность (то же “Криминальное чтиво” Тарантино, или замечательная “Подземка” Люка Бессона, или “Пес-призрак” Джармуши). Но это уровень художника, использовавшего жанр трогательной криминальной драмы как материал, а не задание.