Новый мир. № 9, 2002

«<…> господин Проханов идет вопреки всем существующим правилам литературной игры, не просто отвергая, но яростно вытаптывая принятые критерии и „хорошего литературного вкуса“, и „политической корректности“. Впрочем, и то и другое сплошь и рядом оказываются синонимами общественного и художественного конформизма. Уже само по себе такое отрицание — дело благое и плодотворное, но высокого литературного качества, конечно, не гарантирует. Однако рискованное пари — ни более ни менее, как возродить большую литературную форму в современной России, сохранившуюся лишь в области бульварного чтива, написать роман, подводящий итоги русского XX века, — господин Проханов выигрывает, книга, которую легко (ошибочно) воспринять как злободневный политический памфлет, стала грандиозным апокалиптическим видением. <…> При этом галлюцинации визионера-автора (а книга написана в жанре галлюцинации и порой вызывает ассоциации с психоделической прозой Хантера Томпсона или Берроуза) настолько убедительны, что кажутся гораздо более достоверными, чем, к счастью, немногочисленные „реалистические“ страницы, отведенные воспоминаниям главного героя о некогда прожитой им идиллии», — объясняет свой выбор один из членов жюри, сотрудник буржуазной газеты «Коммерсантъ», кинокритик Михаил Трофименков («Завтра», 2002, № 24, 11 июня).

«Это, простите за выражение, в профессиональном смысле — чушь собачья. Я не знаю, что такое „литературный истеблишмент“ — нет такого эстетического понятия. Я не знаю, что такое „существующие правила литературной игры“ — разве что штамп плохой окололитературной журналистики. Я не понимаю, что такое „хороший литературный вкус“, — я знаком с несколькими вариантами „теории стилей“, а „вкус“ — это из области светского трепа о литературе…» — откликается на рассуждения Трофименкова Александр Агеев («Время MN», 2002, № 100, 15 июня).

«Казус с поэтом-лауреатом [Прохановым] просто высветил непримиримое различие между двумя пониманиями культуры. С одной стороны, есть обывательское (немзеро-агеевское тож) понимание, редкостным образом совпадающее с этимологическим смыслом слова культура, — от colo, colui, cultum — „возделывать, благоустраивать“. Агрикола, он же земледелец, возделывая землю, засевает ее добрыми злаками, а вредные злаки в меру своих сил не допускает до произрастания. Так он реализует различие между природой и культурой. Культурный же человек потому и культурен, что овладел искусством хотя бы частичного покорения в себе скотских начал, то есть воздерживается от многих природных позывов. Культура — это система табу <…> Для богемы и ориентирующейся на нее публики культура есть процесс снятия запретов. Творчество как беспрестанное растабуирование, как последовательное, одно за другим отключение защитных механизмов. <…> Доколе богема более или менее надежно заперта в мансарде и „Бродячей собаке“, экспериментаторский зуд носит замкнуто-локальный характер и до поры до времени общественно безопасен, принося вред лишь самим экспериментаторам. Но поскольку в мансарде скучно, да и кубатура недостаточна, рано или поздно происходит попытка прорыва вовне», — пишет Максим Соколов («Бессмысленная и беспощадная» — «Русский Журнал» ).

«Равнодушие зажравшейся элиты, прежде всего интеллектуальной, но также финансовой. И — нарастающая агрессия голодных маргинальных слоев. Вот диагноз нашего сегодняшнего состояния. Те, кто состоялся в новой жизни, вписались в нее, вдруг, в одночасье успокоились, удовольствовались сами собой и своим положением. И начали лениво перебирать пустые культурные знаки, как четки после сытного обеда», — констатирует Александр Архангельский («Известия», 2002, № 98, 8 июня).