Под самый дембель Рогачева и Гайнутдинова вдруг назначили на кухню, поварами. Гайнутдинов быстро оттуда слинял и вписался в первую же партию, отправляемую в Пархим, а потом в Москву. Рогачев же остался, наслаждаясь возможностью вдоволь есть желтое масло, белый сахар, жирные мослы.
Чемоданом, парадкой и дембельским альбомом он так и не обзавелся.
В(л)адик
Гайнутдинов и спустя двадцать два года перед сном зачем-то мучил себя перечислением фамилий сержантов из своей потсдамской учебки. Первый взвод — Заика, Олиярник, Гобан. Второй — Бронников, Устинов, Маврин. Третий взвод — Порцина, Вусик, Клименко. Четвертый (его) взвод — Батырев, Климов, Кузнецов.
Но как звали того пацана из Зарайска — Вадик или Владик, — он все-таки забыл. Что, впрочем, немудрено — это было еще в Союзе, все они пока что ходили не в форме, а в домашнем рванье, “срали домашними пирожками” (как шутили конвоиры-“деды”), многие не успели толком протрезвиться с проводов. У Толи Мурыча даже еще не отняли захваченную с гражданки гитару.
Перед распределением в войска всех их, новобранцев, привезли в район Мигалово на окраине Калинина и каждый день гоняли на работу — не от служебного рвения, а чтобы от безделья не перепились и не передрались.
Гайнутдинова и В(л)адика как-то раз распределили вдвоем откапывать толстый черный кабель, ленивым питоном валявшийся у самого выхода из части, возле серого бетонного забора.
День стоял жаркий, никто их не контролировал, поэтому, минут пять вяло поковырявшись лопатами в сухой светло-коричневой земле, присели “перекурить это дело”. Завязался не слишком оживленный, опять-таки из-за жары, разговор. Рассказали друг другу об институтах, откуда их забрали, немного поспорили о том, кто лучше — Макар или Кутиков, временно обменялись фотографиями подруг.
Темы для общения были исчерпаны, и оба поднялись, понимая, что до обеда нужно еще создать для сержанта, который придет их забирать, хотя бы жалкую видимость проделанной работы.
— Ух ты! Смотри! — Лицо В(л)адика внезапно оживилось, глаза засверкали. — Жаба!
Гайнутдинов удивился столь бурной реакции. С его точки зрения, бурая бородавчатая лягушка, выскочившая из травы на дорогу, ничего удивительного или привлекательного собою не представляла.
Но у его напарника на этот счет, очевидно, было другое мнение.
— Гляди, чо сейчас будет! — В(л)адик в два прыжка очутился возле лягушки и небрезгливо, двумя пальцами, пересадил ее на лопату. — Айн! Цвай! Драй!