Новый Мир ( № 9 2010)

“…А между тем не такое уж он наше зеркало, он показывает нам нередко и то, чем мы никак не располагаем; не наше, а свое добро. Например, Чехов не пропустит даже намека на доброе чувство, малейшего поползновения к хорошему, простого проявления деликатности, скромности, житейской порядочности, тонкости, красоты. (Недаром же в облике человека, скажем, занимающегося лесопосадками или скупающего земельные участки, он отмечает детали, совсем не идущие к делу, — „ты изящен, у тебя музыкальный голос”, например.) Разве это мы отражаемся в чеховском зеркале? В его мире возможно возрождение человека, в которое мы, как правило, не верим, о котором мы не помышляем, когда общаемся с личностью вроде Лаевского, так сказать, „в реале”, в рамках нашей действительной повседневной жизни. Вспомним „Дуэль”, „Скрипку Ротшильда” или „Жену”, где герои воскресают (в „Скрипке Ротшильда” уже почти за пределами земной жизни). Для „агностика” Чехова, который был готов удивляться интеллигентской вере Д. С. Мережковского („бойкого богоносца”, по выражению Чуковского), — так вот для „неверующего” Чехова актуальны были слова пророка о Христе, что Тот „льна курящегося не угасит”. То есть опять-таки не так уж в отношении нас Чехов и „зеркален”: мы-то готовы угашать курящийся лен и не видеть в человеке ни грана доброго и хорошего. <…> Чехов адогматичен, то есть, как говорят многие, пишущие о нем, безыдеен. Нет,он идеен. Его идея — это деталь, занимающая у него ключевое место и нередко говорящая о несравненной красоте мира и о счастье жить и быть”.

Это — из заметок Елены Степанян. И как интересно пишет она еще и о самом, казалось бы,безнадежному Чехова, о “Скучной истории”!

 

Александр Нилин. Линия Модильяни. Мой ордынский роман. — “Знамя”,

2010, №  6.

Мне показалось, что этот искусно прописанный (как бы мемуарный)текст и естьромано судьбе — весьма, как я почувствовал, драматичной (при всем внешнем благополучии). Эту драму (в старом, классическом смысле) и не увидишь сразу. А уже потом  — и Ахматова, и Бродский, и Ардовы… Читая, вспоминал излюбленное стихотворение — пера одного из героев произведения: “Это — влияние статуй. Вернее, их полых ниш. / То есть, если не святость, то хоть ее синоним. / Представь, что все это — правда. Представь, что ты говоришь / о себе, говоря о них, о лишнем, о постороннем”. И — там, где еще ближе: “Представь, что чем искренней голос, тем меньше в нем слезы” (“Новая жизнь”). Так показалось.