А через совсем короткое время замок щелкнул, и соседи появились; как ушли вместе, так вместе и пришли, и отразились согласною парою в чужом трюмо: он — в пыжике на голове, она — в каракулевой шапочке с обязательною норкою. Она закричала.
— Не ори! — остановил ее муж, и женщина, расстегнув шубку, чтоб не мешалась, присела над распростертым по полу телом и стала как-то обыденно и привычно щупать руку там, где еще полчаса назад бился живой пульс, вторя непохожему на сердца других людей сердцу Евгения Бенедиктовича.
— Зеркальце, — велел муж и сам достал из жениной сумки пудреницу, протянул супруге, и она приложила зеркало к раскрытому жалобно рту с ниточкой крови на подбородке.
Покачала головой:
— Молодой еще.
— Тебе говорили в отделе кадров — не жилец. Долго не протянет.
Соседка закрыла покойному глаза и, поднявшись с колен, деловито распахнула дверь в комнату Евгения Бенедиктовича Лючина, в бывший кабинет ироничного Бенедикта Захаровича. Старинная люстра с подвесками хрустальными вспыхнула и для них, празднично и мягко осветив ряды книжных шкафов, письменный стол в книгах и бумагах и потертое кресло вольтеровское, в которое так хотелось Женечке усадить недосягаемую Лелю.
— Большая комната. — Соседка оборотилась к мужу, тоже вошедшему вслед. — Могут вселить кого-нибудь.
— Пусть попробуют! — сказал мужчина и пошел к телефону — вызывать “скорую помощь”.
XVIII
И в то самое время, точнее, мгновение времени, другой наш герой, Орест Константинович, опять безуспешно ждал Калерию в зале районного суда, то есть в обычной, скудно освещенной комнате с непомерно громоздкими креслами для судьи и заседателей, которые так и не появились, поскольку истица опять оказалась больна. Документы соответствующие были представлены. А ведь дома, в своем кабинете, он явственно слышал, как щелкнул замок, Калерия ушла, и он простодушно решил — направилась в суд. И думал, надевая пальто, как странно — они пойдут одной и той же дорогой, разделенные какими-то минутами, метрами, но и всеми бедами прошедшего года. Но она, видимо, опять убежала к кому-то из Викусиных подруг. Или к Ольхову-младшему? Но Оресту Константиновичу, кажется, было все равно.