Новый Мир

Чашек в доме у Кудрявцева не водилось, только граненые стаканы, видом и габаритами сходные с гильзами от малокалиберных снарядов. Чаю и коньяку в них умещалось немало. По первой порции выпили неспешно, в степенном и вдумчивом молчании. Кудрявцев все так же улыбался улыбкой абсолютного счастья, Самойлов был сдержаннее, но тоже походил на человека, выскочившего из падающей в пропасть машины.

Уже вернувший себе сдержанность и душевное равновесие Рунге разлил по второй порции, взглядом вопросительно указал на коньячную бутыль. Оба спутника синхронно кивнули, Рунге вновь щедро, не мелочась, плеснул в темно-коричневый чай золотистого ароматного «Алагеза» из неприкосновенного запаса хозяина квартиры.

И только после того, как и вторая доза была употреблена, он позволил себе многозначительный вопросительный взгляд.

— Ну, что тебе сказать, так, чтобы и Барона порадовать, и секретов не выдать… — протянул Самойлов. — В футбол играешь? — неожиданно спросил он.

Озадаченный Рунге кивнул.

— Ну, тогда проще, — сказал Петр Алексеевич. — Если просто и без подробностей, то сегодня нам всем выдали последнее предупреждение. Всем без исключения, и причастным, и просто поблизости присутствовавшим. Мы должны очень быстро сделать выводы и совершить великие деяния. Иначе… удалят с поля и выставят другую команду.

Рунге снова молча кивнул.

— В общем, у нас теперь, как у тех ребят, что отбивались в Сяолинвее, — подытожил Самойлов, — или победить, или… Такие вот дела.

Перед учеником и немцем Самойлов мог держать марку, но самому себе мог признаться откровенно, что сегодня ему было страшно. По-настоящему страшно.

Он уже привык регулярно бывать у Сталина по самым разнообразным вопросам, отчитываться и просто беседовать на сугубо профессиональные темы. От пиетета и понятной робости он давно избавился, быстро уловив ключевое требование и рабочий настой хозяина скромного кремлевского кабинета обставленного в зелено-голубых тонах, — только дела, только факты и никакой «воды». И упаси бог — врать и приукрашивать. Открыто лгать Сталину решались немногие, и Самойлов не знал никого, кому это удавалось бы достаточно долго. Петр Алексеевич всегда был безупречно честен, откровенен, не пытался раздуть заслуги, скрыв за ними неудачи. Как человек, приближенный к верхам власти, он достаточно хорошо знал, как и, главное, почему заканчивались карьеры больших чинов. Поэтому не без оснований посмеивался над страшными легендами о том, как провинившихся тащили на расстрел едва ли не прямо с совещаний.

Но теперь его ощутимо потряхивало нервной дрожью, а ладони холодели и покрывались липкой испариной.

Кабинет совещаний Вождя был обставлен, как и все его рабочие помещения, строго и функционально. Аккуратная, но до невозможности казенная мебель, сине-зеленое сукно столов, белые стены, матово-коричневый паркет. Ничего лишнего, никакой роскоши, кроме симпатичных светильников «под свечи», тянущихся через равные промежутки по стенам, отбрасывающих солнечных зайчиков.

Сегодня Сталин собрал все высшее руководство военно-воздушных сил, а также Хлынова и самого Жукова. Также в последний момент пригласили и Сарковского. Учитывая недавние и без преувеличения трагические события, плюшек и пряников не ждал никто.

Нервозность повисла в кабинете почти физически осязаемой пеленой. Полностью спокойным и безмятежным выглядел лишь Клементьев, да у него и были на то причины. Но даже при полном внешнем спокойствии на лице в его пальцах нервно танцевал карандаш, изредка едва слышно постукивая по полированной столешнице.

Даже Жуков периодически оттягивал воротничок, словно тот душил, поводя шеей и делая шумный вдох. Да еще спина его клонилась вперед на несколько градусов — небывалое дело для наркома, чья гордыня соперничала разве что с профессионализмом.

Остальные же, то есть Новиков, руководство Первого Воздушного, Самойлов, и Кудрявцев, смотрели в стол, не поднимая глаз, сложив руки как повинившиеся школьники. Сарковский идеально ровной прямой вытянулся между торцом стола и входной дверью, бледный как покойник. Сесть ему не предложили, и это был очень скверный знак.

Сталин неспешно прохаживался вокруг стола и сидящих, нещадно дымя трубкой.

Обычно генеральный секретарь очень хорошо контролировал эмоции, сказывались железная воля и многолетний опыт политической борьбы. Но иногда, очень редко, броня самоконтроля и выдержки давала трещину, и свирепый гнев горца вырывался наружу всесокрушающим ураганом. Видно было, как Генеральный невероятным усилием воли старается удержать его, и эта внутренняя борьба устрашала больше, чем любой крик.