Новый перевал

— Потому что завтра уходит почтовая лодка. Надо использовать такую возможность. А человек все-таки после болезни чувствует себя неважно. Вы представляете, что значит для него заночевать теперь в лесу? Пусть он едет. Но когда уедем отсюда мы? Три бата — это значит шесть батчиков. Где они? Все колхозники сейчас заняты. Может быть, вы поговорите с Джанси Батовичем? Хорошо бы денька через два отбыть отсюда. Как вы думаете?

В эти дни, пока колхозники заканчивали уборку овощей на полях, пока они рыбачили, трудно было рассчитывать на их помощь. Но я знала, что и Мирон Кялундзюга и Джанси Кимонко пойдут нам навстречу при первой же возможности. Оба они были теперь на полях, и я сказала Колосовскому, что утром сама к ним поеду.

Утром на берегу протоки я увидела Джанси Кимонко. Он только что выпрыгнул из своей оморочки и шел по берегу легкой, плавной, охотничьей походкой, несмотря на то, что оделся в ватную куртку, обулся в сапоги. Теплая серая шапка, сдвинутая на затылок, была еще не по сезону. Он поправлял ее на ходу, быстрыми шагами сокращая расстояние между нами.

— А я к вам иду! — весело сказал он здороваясь. — Ну, как путешествие? Понравилось? — Симпатичное, открытое скуластое лицо его озарилось такой радостью, а в твердом пожатии руки было столько дружеского участия, что я, не задумываясь, стала рассказывать ему обо всех наших неудачах и злоключениях.

Джанси слушал, улыбался, щурил правый глаз от дымившей в зубах папиросы. Ему, бывалому следопыту, сыну хорских лесов, кое-что, может быть, показалось смешным, но многое — интересным. Он ни в чем и никогда не выдавал своего превосходства над другими.

— А все-таки вы дошли до перевала? Это хорошо! — искренне сказал он, когда мы незаметно очутились перед домом сельсовета. — Жалею, что меня не было. Я ведь побывал на Сукпае. Потом в Хабаровск ездил.

— Когда?

— Да вот в том месяце. Меня в крайисполком вызывали. Решали вопрос насчет границ охотугодий нашего колхоза.

— Ну и как?

— Границы большие. Потом покажу на карте. — Джанси помолчал, затягиваясь дымом папиросы. — Соскучились о Хабаровске, наверно? Не беспокойтесь. Дома у вас все в порядке, — сказал он, бросив папиросу, и вдруг звонко рассмеялся. — С Юрой долго беседовали. Интересуется, понимаете? Спрашивал: можно ли убить стрелой сохатого? Я ему лук сделал. — Джанси умолк, и лицо его стало серьезным. — Не знаю, как у вас дома узнали, что с вами случилось там, около Чуи. Наверно, кто-то из наших женщин поспешил рассказать. А знак мой на Сукпае видели? — спросил он, доставая из кармана ватника ключ. Сельсовет был еще на замке. По утрам Джанси приходил сюда раньше всех, чтобы в тишине поработать.

Я вспомнила погасшее кострище около Сукпая, шест с красной ленточкой и сказала, что ленточка полиняла от дождя и солнца. Джанси стал рассказывать, как он поднимался вверх по Сукпаю, потом спускался вниз и уже в пути, по ночам, на привалах, писал у костра, а когда вернулся домой и прочитал, все зачеркнул и стал писать снова.

— Вы когда собираетесь домой? — спросил он, шагнув на нижнюю ступеньку крыльца. — Когда экспедиция собирается? Мне сегодня надо подготовиться к партийному собранию. Ha-днях думаем собрание провести.

Мне предстояло задержаться здесь так или иначе. Я еще не знала, какие главы повести Джанси Батович написал за лето. Надо было прочесть их вместе, прежде чем работать над переводом. Но Фауст Владимирович торопился. Я сказала Джанси Батовичу о шести батчиках для нашей экспедиции. Он покачал головой.

— Нет, такое дело не пойдет. Вы понимаете, уборку в колхозе мы сегодня заканчиваем. Но неужели нельзя подождать три дня? В воскресенье у нас будет Праздник урожая. Мы просим вашу экспедицию принять участие. Приглашаем. Понимаете? Я сейчас сам пойду к Колосовскому.

Не заходя в сельсовет, Джанси Кимонко направился по тропе к Колосовскому. Я повернула обратно к берегу, сказав, что хочу взять у Дады свои сапоги, которые забыла на стоянке около Сукпая.

Джанси посмотрел на мои улы, покоробленные от неправильной сушки, и засмеялся.

— Постойте! Вот какое дело, — серьезно сказал он. — Дада у нас такой человек интересный. Никогда в клуб не ходит. Поговорите с ним. Пусть обязательно придет на праздник. Как он у вас в экспедиции работал?

— Дада? Замечательно…

Старик словно чувствовал, что я иду к нему. Он уже переправлялся через протоку в оморочке. Дом его стоял на той стороне. Вытаскивая на берег свою легкую лодочку, Дада подал мне сапоги.

— Бери. Зачем так забываешь?

Я спросила, как он увидел их.

— Так увидел. Спускались по Хору. Слышим, кто-то плачет, все время так: «Ы-ы-ы…» Я поглядел, вижу — сапоги плачут: «Бери нас». Я взял. Чего, не веришь?

Я сказала, что не верю, и спросила старика, что у него дома, как дела. Русские слова, смешиваясь с удэгейскими, текли от самого сердца Дады.

— Сандали что делает? — спросила я.

— Огород копает. Картошку достает, — ответил Дада.

— Он в клуб ходит?

— Имса бе[38]. А что?

— В воскресенье в клубе праздник будет.

— Чего там такое? Гунэ ми…[39]

— Праздник урожая. Придете вместе с Сандали?

— Он придет. Я — не знаю.