Новый посол

Но, переселяясь в мир иной, старик Есаулов не оставил на произвол судьбы своих ближних на Изере. На церковку он денег не наскреб: высокие церковные стены с закомарами и столпом колокольни требовали денег немалых, но молельный дом на манер того, какой собирают в южнорусских городках сектанты, Есаулов слепил. Порядочного холма, который можно было бы увенчать молельным домом, в городе не оказалось, и дом поставили на спуске к Изеру. Своего батюшки не было, и он приезжал в город наездами. В остальном же приход как приход... Есаулов следил, чтобы колония от мала до велика в положенный день и час была в церкви, и взыскивал строго. «Не видел тебя в храме в троицын день, — говорил он ослушнику. — Должен ходить...» Есаулов доверил старшему Улютову церковную казну, не столь обильную, — да откуда ей быть в городе обильной? У русских людей в городе положение скромнее скромного: страховые агенты, коммивояжеры, табельщики, вахтеры, сторожа, носильщики на вокзале, а то и просто батраки. Нельзя сказать, что они были очень набожны, но в молельный дом ходили охотно — здесь можно было перекинуться русским словом, а перейдя дорогу, попасть в этакую корчму мадам Тригорской и выпить рюмку «смирновки», съесть тарелку борща: кухня Тригорской была недорогой и сытной.

Старший Улютов был так занят сбором церковной мелочи, что ему было не до бога, но сына наставлял исправно: «Чадо-чадушко, блюди службу божью, молись!» Да и Дашеньку не оставлял в покое: «Не гневи господа, Дарья, — молись!» Сам-то он не очень молился, но за чадом своим следил ревниво. «Отрок Варфоломей, медовоокий... — говорил он о сыне. — Тебе бы монастырским служкой быть — благостен, послушен, как будто и не Улютов!.. Вот оно: не Улютов! Надо понимать, Улютов дерзок, жестоко бедов, а тут и робок, и покорен — не Улютов!.. Ну, что можно сказать? Младшему Улютову была по душе церковь на Изере: ее прохладные сумерки, ровный огонь свечей, запах ладана, голоса певчих, часто нестройные, но искренние... Степан не умел объяснить, но что-то звало его в церковь. И не только его, Дашу тоже. Они приходили домой какие-то потерянные. «Что там с вами сделали? — негодовал отец. — Набрались блажи — невпроворот! И прежде были не очень умны, а тут поглупели на диво!»

Была бы Даша иной, пожалуй, обиделась, но то была Даша — она ему все прощала. Когда он умер, горе ее было безутешно. Она все крепилась, стараясь сдержать слезы, а у могилы лишилась сознания. Так уж нехитро устроен человек: тайна перестает быть тайной у открытой могилы... Степан видел эту женщину в доме почти каждый день и ничего не понимал, а увидел у могилы и точно прозрел. Она даже черным испанским шарфом покрылась, не стесняясь пройти в нем по городу.

Единственно, что отец успел наказать Даше, собираясь в дальнюю дорогу: дай слово, что женишь Степчика. Она, разумеется, слово дала. Как только свезли отца на ту сторону Изера, принялась исполнять отцовский наказ: «Степчик-чадушка, отец велел...» Да, вот так, своим голосом тишайшим, печально улыбаясь: «Отец...» Степан возроптал: «Да можно ли так? Я — сам...» — «Нет, отец велел, чадушко Степчик...» Степан еще перечил и роптал, когда она привела невесту. Русскую, разумеется. «Вот шли мимо — решили заглянуть на минутку... Знакомься: наша русская — Марина». Взглянул Степан: ничего не скажешь — русская. Длинненькая, беловолосая, в конопушках. Совсем не красавица, а что-то такое при ней. Только вот незадача: по-русски ни бум-бум. Даже интересно: очень русская, но без языка. А в остальном очень хороша. Степана и уговаривать не пришлось. Потом пришел отец Марины в шапке с цветным верхом. Видно, справил, собираясь к будущему зятю. Хотя шапка из синтетической мерлушки, но фасон русский — кубанка. Учитель химии. Отец уже на пенсии, а мать и дочь работают. Тоже учителя. Строго говоря, по здешним правилам Степан и им неровня. Как потом установил Степан, в их семье этот вопрос был исследован тщательно. Все решил первый вечер, когда Даша привела Марину в дом и по старой памяти сыграли втроем в «шестьдесят шесть». Вернувшись домой, Марина сказала отцу и матери что-то такое, что разом решило дело. Одним словом, химики — они на то и химики, чтобы все понимать. Согласие было дано. Через пятнадцать месяцев родился Олег и скрепил союз. Казалось, все были довольны, но больше всех — тетя Даша. Да, теперь ее можно было называть тетей.

Тетя Даша и в новом положении Степана считала себя самой близкой: отец точно перепоручил ей свои обязанности и свои заботы. Она все порывалась узнать о жизни Степана больше, чем он говорил ей. Она могла спросить его: «Степчик-чадо, что-то разнесло тебя, как опару на горячей плитке, — как сердце, не давит?» Что ей скажешь? И в самом деле, его несло как на дрожжах, и это восприняло сердце. Если ускорял шаг, давала знать одышка. Прежде взлетал на пятый этаж без передыху, сейчас должен был остановиться и дать отдохнуть сердцу. Одним словом, вместе с болью сердца тревога поселялась в груди. Появилась боязнь: как бы не оборвалось там что-то такое, что держится на одной ниточке.