Новый Робинзон

Туземцы, стоя толпой на берегу, с громкими криками наблюдали за этой борьбой «чудовища» с челном. Они размахивали руками, хлопали себя по бедрам и так бесновались, что непривычный человек испугался бы при виде всего этого. Но я-то — я уже привык ко всякого рода выражениям чувств у туземцев, и на меня вся эта сцена не производила особого впечатления.

«Чудовище» стало заметно ослабевать. Оно сильно запуталось в сетях. Двигаться ему становилось все труднее и труднее. Тогда мы с Ямбой сели во второй челн и поплыли к нему. Несколько ударов топора — и я справился с пойманным «чудовищем».

С помощью сетей мы приволокли добычу к берегу. Туземцы, не без понуканий с моей стороны, потащили сеть на берег. Едва мы вытащили на берег добычу, как я тотчас же узнал, кто было это чудовище. Это была громадная пила-рыба. Она была очень велика, один нос ее был около метра в длину.

Как она попала в озеро? Туземцы ничего об этом не знали. Я думаю (да иного и быть-то не могло), что ее занесло сюда с одним из «рыбных дождей». Здесь она выросла. Такая большая рыбина не могла остаться незамеченной в озере, ей было в нем тесновато. Понятно, что, сильно плескаясь, она должна была напугать туземцев, а ее оружие, которым она наносила ужасные раны, только увеличивало этот страх.

Я отрубил нос пилы-рыбы и взял его себе. Этот трофей я выставил напоказ. Целые толпы туземцев приходили посмотреть на это оружие «злого духа озера», побежденного «белым колдуном».

Сама рыба была кое-как поджарена и съедена на грандиозном корреббори.

Туземцы были так признательны мне за победу над «чудовищем» и так поражены моими «колдовскими» способностями, что тут же сделали мне очень лестное предложение.

— Будь нашим вождем!

Вот с какой просьбой обратилась депутация, состоявшая из храбрейших воинов племени.

Я поблагодарил их и отказался. Мне нравилось это озеро, нравились его красивые берега и прибрежные леса. Но я не хотел здесь долго оставаться. Я намеревался вернуться на берег моря, к племени Ямбы.

Вскоре после возвращения из этой славной экспедиции я узнал от своих соседей, что неподалеку от нас живет девушка-метиска, рожденная от белого и туземки. Я стал разузнавать подробности и скоро выяснил, что отец этой девушки был действительно белый. Он прожил довольно долго в этих глухих местах.

Однажды я совершенно случайно набрел на пирамидку, сложенную из отдельных плоских камней. Она была около 1 1/2 метров высотой. Я сразу увидел, что она сложена не туземцем. На некоторых из камней были заметны какие-то полустершиеся знаки, надписи и изображения. Разобрать их не было никакой возможности. Но на одном из камней, находившемся в более защищенном месте, мне удалось разобрать кое-что. Я ясно прочел инициалы «L. L.».

Я стал расспрашивать туземцев об этой пирамидке. У стариков мне удалось в конце концов узнать, что здесь, лет 20 тому назад, жил такой же белый, как и я. Он появился неизвестно откуда в этих местах. Ему, как водится, дали жену-туземку. Прошло несколько месяцев, и белый умер. Его жена родила, позднее, девочку, ту самую метиску, о которой я уже говорил.

Воспоминания об этом племени туземцев у меня сохранились особенно ярко может быть потому, что я прожил с ними довольно долго — около двух лет. А может быть и потому, что мне казалось: эта девушка — дочь Людвига Лейчардта, без вести пропавшего австралийского путешественника. Это был врач и прекрасный ботаник, удачно проведший экспедицию от залива Мортон до порта Эссингтон.

О том, что случилось с Лейчардтом в центральных областях Австралии, не имеется никаких достоверных сведений. Он бесследно исчез. И вот я думаю, что его-то следы я и нашел на берегу этого озера — инициалы на камне пирамидки соответствовали как раз его инициалам.

Я продолжал жить на берегу озера. Я надеялся, что мой больной в конце концов оправится настолько, что мы сможем тронуться в путь на берега морского залива.

Прошло уже два года, а я все еще не научился понимать лепет моего больного. Он постоянно твердил одни и те же имена, одни и те же названия местностей. Бормотал о какой-то экспедиции, о каких-то исследованиях. Меня он никогда ни о чем не спрашивал, с туземцами никогда не разговаривал. Туземцы смотрели на него, как на какое-то высшее существо, его болезнь делала его таковым в их глазах. Они относились к нему очень почтительно.

Вскоре я начал замечать, что мой товарищ, вместо того чтобы поправляться и приобретать силы, заметно слабеет. Его настроение становилось все более и более подавленным. Иногда он по несколько суток подряд не выходил из своего шалаша.