Новый Робинзон

Следуя за мной в нескольких саженях расстояния, Гибсон вдруг крикнул мне, что лошадь под ним сейчас падет. Badger пала раньше, так что я хотел сколько можно поберечь эту: до видневшейся на западе гряды холмов оставалось еще 25–30 миль; я решил отказаться от мысли добраться до них и повернул обратно, следуя по тому же следу. Между тем лошадь под Гибсоном окончательно ослабела, чем ставила нас обоих в весьма затруднительное положение: она была совершенно не в состоянии везти своего седока и все старалась лечь. С милю мы вели ее в поводу, но затем она повалилась и тут же пала. Моей кобыле теперь приходилось везти седло Гибсона и весь его вьюк. Мы продолжали путь пешком и верхом, поочередно садясь на лошадь. Отложив около тридцати миль обратного пути от того места, которое я назвал Кегс, я крикнул Гибсону, который ехал впереди меня, чтоб он остановился и подождал, когда я подойду к нему. К этому времени у нас оставалось не более полулитра воды, и мы поделили ее между собой. Тогда я сказал ему: “Слушайте, Гибсон, вы сами видите, что мы в ужасно трудном положении, имея всего одну лошадь на двоих. Итак, ехать может только один из нас, а другой должен остаться здесь. Я останусь, но только выслушайте меня хорошенько. Если наша кобыла не получит вскоре воды, то и она падет, а потому поезжайте прямо, доезжайте до Кегса, если возможно, сегодня к вечеру и напоите ее. Теперь, когда у нас с вами осталась всего одна лошадь, на ее долю будет приходиться тем большее количество воды. Завтра, рано поутру, вы увидите перед собою, на расстоянии 25 миль от Кегса, Раулинсон. Поезжайте все время по нашему следу и не уклоняйтесь от него. Напоив лошадь и наполнив водой мехи, оставьте и на мою долю столько воды, сколько возможно. Запомните, что я рассчитываю на вас, – что вы приведете мне помощь”. Гибсон ответил, что если бы у него был компас, то ему легче было бы продолжать путь ночью. Я знал, что он нисколько не понимал компаса, так что последний не мог быть ему полезен: сам я не раз старался объяснять его употребление Гибсону и знал, что все эти толкования мои пропали даром. Кроме того, тот компас, который я имел при себе, был совершенно особой конструкции, и мне очень не хотелось расставаться с ним, тем более что у меня другого не было. Но так как он очень настаивал на этом, я отдал его ему, и он тронулся с места. Я еще крикнул ему вдогонку, чтобы он не уклонялся от следа; он ответил: “Ладно!” – а вслед за тем почти тотчас же скрылся из глаз.

У меня не было никакой другой пищи, кроме одиннадцати кусков завалявшейся копченой конины весом около полутора унций каждый.

Первого мая, как я узнал впоследствии, в час пополуночи, я прибрел в наш лагерь и с рассветом разбудил Тишкинса. Он уставился на меня, как будто я был не живой человек, а какой-то выходец с того света. Я спросил его, видел ли он Гибсона, так как прошло уже около восьми суток с тех пор, как я расстался с ним, но здесь его не видели. Первым делом было, конечно, отыскать труп несчастного Гибсона. Шестого мая мы, наконец, прибыли к тому месту, где наш злополучный товарищ сбился с пути. Пока он шел по следу, нетрудно было проследить его путь, но затем несчастный почему-то покинул след и стал удаляться к югу, где ему пришлось взбираться и спускаться по весьма крутым и малодоступным песчаным холмам. Мы нашли следы небольшого костра на том месте, где он покинул наш конский след. Ошибся ли он, следуя по компасу, или же произвольно изменил направление – трудно решить, – но вместо того, чтобы идти к востоку, как ему следовало, он пошел на юг или почти по тому направлению.

Мне было очень горько при мысли, что несчастный в свои последние минуты сознания должен был еще скорбеть и горевать о том, что благодаря тому, что он заблудился, и я также обречен на неминуемую гибель.

Я назвал эту грустную местность, лежащую между Раулинсоновской грядой и следующим водяным пространством, которое, вероятно, должно было находиться где-нибудь дальше к северу, Гибсоновской степью в честь первой ее жертвы.

Вернувшись в лагерь после этих бесплодных поисков, мы разобрали кое-какие вещи покойного Гибсона и нашли старую записную книжку, какую-то песню в честь чарки и вина, а также брачное свидетельство Гибсона. Он никогда не говорил нам, что он женат, и никто из нас не знал об этом».

XXVII

После смерти и похорон Гибсона я решил переселиться подальше на север и, согласно этому моему решению, окончательно поселился со всем своим семейством (женой и двумя детьми, мальчиком и девочкой, родившимися у меня во время пребывания моего на берегу лагуны) в живописную горную местность под тропиками, миль 200 или 300 к северу от лагуны. Я имел намерение лишь временно поселиться здесь, но у меня явились новые связи, и к тому же мои малютки были далеко недостаточно сильны, чтобы предпринять столь трудное и дальнее путешествие, какое я имел в виду. Здесь я должен сказать, что сделал роковую ошибку, пожелав воспитать их иначе, чем воспитывают своих детей туземцы.