Новый швейцарский Робинзон

Тогда я посоветовал ему развести одну из пластинок бульона в очень небольшом количестве воды. Исполнив это, он в короткое время приготовил несколько стрел, которые, в руках искусного стрелка, действительно, могли бы быть хорошим оружием. Тогда мне пришло желание, чтобы дети поупражнялись в стрельбе из лука и достигли в этом искусстве некоторого совершенства: хотя наш запас пороха был и велик, но не был же неисчерпаем, и нам следовало по возможности беречь его.

От этих размышлений меня отвлек раздавшийся выстрел, и вслед затем к ногам моим упало пять или шесть мертвых птиц, которых я поднял и признал за подорожников садовых.

Убил их наш философ Эрнест, который, забравшись на дерево и увидев множество этих птиц, сидевших на верхних ветвях, выстрелил из ружья, заряженного мелкой дробью.

Вскоре он с торжествующим видом спустился на площадку, восклицая: Хорошо я прицелился? Ловко ударил?

— Ловко, — ответил я, — но сегодня, ради воскресенья, ты мог бы и пощадить этих птичек.

Эти слова удержали порыв Фрица и Жака, которые уже бросились к своим ружьям, готовые последовать примеру брата. Эрнест спустился и, подошедши ко мне, со смущением извинился. Конечно, я не заставил просить себя дважды. Невольный промах моего маленького охотника доказал мне, что вблизи нас находилась обильная вкусная дичь: все окрестные деревья были населены подорожниками, которых привлекали смоквы. Нам было легко, при помощи силков, а в случае нужды, и ружей, добыть большое количество этой дичи, и так как я знал, что в Европе этих птиц сохраняют полужареными, в жиру, то и решился приготовить таким же образом запас этой дичи. В ожидании большого числа, жена взяла шесть подорожников, убитых Эрнестом, ощипала их и стала жарить.

Фриц, который решился употребить шкуру своего маргая на чехлы для наших серебрянных приборов, попросил у меня совета как выделать ее. Я посоветовал ему тереть ее золою и песком, а потом, для умягчения маслом и яичным желтком.

Между тем как он занялся выделкой шкуры, подошел Франсуа. Обладая маленьким луком, которым он научился уже изрядно владеть, он попросил меня сделать ему колчан, который он мог бы, наложив тростниковыми стрелами, закидывать за плечи. Я устроил ему колчан из четырех суживавшихся к одному концу кусков коры, которые я скрепил гвоздями. Вооруженный таким образом, мальчуган был в восторге.

Эрнест взял библию и, усевшись под деревом, казалось, совершенно углубился в чтение.

Жена позвала нас кушать. Подорожники оказались очень вкусными, но, конечно, не могли насытить нас.

Во время еды я сказал детям, что намерен сделать весьма важное предложение. Все они устремили на меня крайне любопытные взоры.

— Нужно, — сказал я, — назвать различные точки наших владений. При помощи этих названий нам легко будет разуметь друг друга. Однако, берегов мы не будем называть, прибавил я, потому что, может быть, они уже названы какими-нибудь европейскими мореплавателями, и мы должны уважать дело наших предшественников.

— Как хорошо! — разом вскричали дети. — Станем придумывать имена.

— Станем придумывать самые трудные, — предложил Жак, — например: Коромандель, Шандернагор, Зангебар, Мономотапа.

— Но, дорогой мой, — сказал я, — если мы будем давать имена, которые трудно запомнить, кто же будет прежде всего испытывать неудобство этого? Мы же.

— Какие же имена следует придумывать? — спросил он.

— Вместо того, чтобы приискивать имена случайно, — ответил я, — не лучше ли будет называть местности по каким-нибудь происшествиям, которые мы испытывали на этих местах.

— Конечно, — заметил Эрнест. — Так, залив, в котором мы пристали к острову, можно назвать заливом Спасения.

— Я предлагаю, — возразил Жак, — назвать его заливом Рака, оттого что в этом заливе рак сильно ущипнул мне ногу.

— Тогда, — сказала мать, смеясь самолюбивому притязанию своего сына, лучше назвать залив заливом Криков, потому что ты довольно вопил при этом случае. Но я стою за предложение Эрнеста, находя, что придуманное им название лучше.

— Решено, решено! залив Спасения! — воскликнули дети, в том числе Эрнест, скромно забывая, что это было его предложение и Жак, подавив свое маленькое самолюбие.

Последовательно все точки нашего владения были названы: первое жилище было названо Палаткой; островок при входе в залив — островом Акулы, в память ловкости и отваги Фрица. Затем следовали: болото Краснокрылов, ручей Шакала. Наше новое жилище было названо Соколиным Гнездом. — Мне хочется верить, — сказал я детям, — что вы будете так же смелы и отважны, как молодые соколы; а хищничать в окрестностях вы склонны и теперь. Мыс, с которого Фриц и я напрасно искали следы наших товарищей по крушению, был назван Мысом Обманутой Надежды.

Согласившись с этими легко запоминаемыми названиями, мы встали из-за стола, и каждому из детей была предоставлена свобода найти себе развлечение. Фриц продолжал готовить чехлы из кожи с лап маргая, при помощи деревянных колодок. Жак попросил меня помочь ему изготовить Турку, из иглистой шкуры дикобраза, пояс. Я исполнил его просьбу.