Новый сладостный стиль

Однажды бес занес меня
В аэропорт Атланты.
Своей огромностью маня,
Он был сродни Атланту,

Негоцианту,

Тому, что шар наш приволок

В торговую арену
И там стоит, не сдвинув ног
И не назначив цену.

Хорош «челнок»!

Все было тут с плеча верзил,

Столицам по ранжиру.
Подземный поезд развозил
Толпищи пассажиров,

Гуляк, транжиров.

Увидеть перуанских лам,

Услышать перезвоны
Тибетских лам, и по делам
Взлетали авионы.

Всем им шалом!

В суме, висящей на плече,

Тащил свою я утварь,
Когда вдруг началось чепе:
Центральный сел компьютер.

В одно из утр.

Толпа кричит, как грай ворон.

Кружится хаос адский.
У всех ворот водоворот:
Ни взлета, ни посадки!

Вали, народ!

Уже был съеден весь попкорн.

Запал угас в унынье,
И на полу среди колонн
Народ полег, как свиньи.

Вот вам и свинги!

Вдобавок к этому, друзья,

Взыграла stormy weather,[158]
Из тех, что не осмелюсь я
Зарифмовать с together.[159]

Прощайте, грезы!

Как космы черной бороды,

Качалась вся округа.
С огромной массою воды
Тайфун явился «Хьюго».

Порвал бразды.

Казалось, треснет свод опор,

И хлынет стынь из трещин,
И рухнет весь аэропорт,
Как Атлантида-стейшн.

Завалит грешных.

Я в Айриш-пабе присягал

На верность белу свету,
Когда бармен вдруг дал сигнал
И крикнул: «Пива нету!»

Без этикету.

Иссякло пиво! Кто бы мог

Сухим представить днище?!
Растряс земли, кислотный смог —
Все было бы попроще.

Где пива сыщешь?

Вдруг к стойке бара меж кирюх

Прошла младая дама,
Мудра, как сонмище старух,
Свежа, как дочь Адама.

И шелест брюк!

Весь свет затих, узрев красу,
Забыв о молний сваре.
Светясь, спустился парашют
С гондолы Портинари.

Взяла «Кампари».

Протрепетала сотня лип,

Процокали подковы,
И вдруг запел какой-то тип,
Жонглер из графств Московии,

Хрипат и сипл.

«Пропитых связок аппарат

Не годен для кансоны,
И все же, братья, воспарю
С кансоною для донны,

Столь окрыленный

Ее божественной красой

И благородством жестов!
Так грезит старый кирасир
О молодой невесте:

Он не из жести!

Мы не встречали этих глаз,

Пожалуй, семь столетий,
А тот, кто к сальностям горазд,
Наказан будет плетью.

Таков мой сказ.

О ты, чистейшая из жен,

Прими мою музЫку!
Ведь я Амуром поражен,
Хоть и ору тут зыком,

Под звездным знаком.

Стожары греют небосвод,

Вселяют жар в мужчину.
Не там ли мир святых свобод,
Не там ли все причины,

О чем кричим мы?

Ты видишь, наша жизнь пошла,

Потерян смысл отличий.
Скажи, откуда ты сошла,
Святая Беатриче,

В наш бренный шлак?»

Он оглянулся. Все вокруг

Молились без опаски,
Майамский загорелый друг
И мужичок с Аляски,

Адепты ласки.

Один почтенный джентльмен,

Чикагский венеролог,
Держа на вилочке пельмень,
Вдруг разразился соло

Вслед за жонглером.

Он пел о шалостях любви,

Венериных проказах,
О том, как мало соловьи
Пекутся о стрекозах

И о занозах.

Святая Дама, он молил,

Пошли нам жар без мошек,
Сироп священный без смолы,
Сады без мандавошек,

И черствых плюшек.

Весь клуб мужчин запел вослед:

Строитель, жулик, лектор,
Мулов погонщик и ослов,
И хомисайд[160] -инспектор.

Так много слов!

Святая Дама, укажи

Обратный путь в за-древность,
Где не пускала в ход ножи
Любви убийца, ревность,

Сестрица лжи.

Засим настал разлуки миг.

Вертеп ирландский дрогнул.
Тревожно изогнулся мим,
Поэт скривился, вогнут,

Тоской томим.

Парижский вскрикнул брадобрей,

Заплакал жрец науки.
Тут был объявлен первый рейс:
«Юнайтед», на Кентукки.

Будь к нам добрей!

Так ничего и не сказав,

Она сошла со стула,
Бела, как горная коза,
Легка и не сутула.

Как ветром сдуло.

И всякий, кто в быту суров,

И те, кто к сласти падки,
Смотрели, как сквозь блеск шаров
Она идет к посадке.

Бесшумный взрыв

В ее «Кампари» просиял.

Бесшумны были вопли.
Фонтан взлетал и угасал.
На всех пришлось по капле.

И сны усопли.