Новый сладостный стиль

Подошли и присели запыхавшиеся танцоры. Сразу два колена вздыбились над краем стола: голое принадлежало Ласте, плетояровское было крыто белым денимом. Молодежь вопросительно смотрела на профессионального благотворителя, ждала гостеприимства. АЯ сильно разочаровывал, ничего не предлагал. Нора сидела боком, смотрела на собственную сигарету. Плетояров недоуменно хмыкал. Он, очевидно, во время танца пообещал изящной дылде отменную халяву.

– Ну, что вам? – спросил подошедший боевик из бара.

– Давай шампанского тащи! – сказал ему Плетояров. – Только нашего, не французского.

– А деньги-то есть? – спросил боевик, но, очевидно, понял, что есть, и, не дождавшись ответа, ушел.

Ласта незаметно для окружающих кончиками пальцев ободрила корбаховский запотевший затылок. Не оставляйте стараний, маэстро!

– Мда-а-а, мистер Корбах, – протянул националист с томностью, которая у нас часто бывает в родстве с наглостью, – зря вы все-таки забросили ваше единственное удачное начинание. Московский ваш театр все-таки хоть и с неизбежным душком, но получился вехой. Вехой, дорогой! Напрасно вы, батенька, в деньги-то полезли. Деньги вещь крутая, не всякий потянет. Очень жаль. – Он все время переводил взгляд с Корбаха на Нору, как бы пытаясь понять, успел ли он рассказать ей, кто такой Димочка Плетояров. Нора ни разу не посмотрела на него, ни разу не наградила его своей улыбкой, которую он – откроем секрет фашиста – называл «лучом света в хазарском царстве». – Да, жаль, Александр Яковлевич, что вас затянула наша клоака. Вот говорят, что ваше имя уже на контракте, а это очень жаль.

– Я тебе сейчас так вжалю, что на всю жизнь зажалишься! – неожиданно для себя сказал АЯ.

Плетояров отвалился изумленной колодой. Боевик в это время хлопнул над ним пробкой. Пенные струи пошли по бокалам. АЯ поднял свой: ну, за встречу!

Все чокнулись.

Он видел, что Нора чуть не плачет. И сам чуть не плакал. Девочка моя, мэрилендская всадница! Тебе уже сорок шесть, в отчаянии ты готова уцепиться за каждый хорошенький солоп. Вспоминаешь ли ты хоть изредка тот медный рассвет, кипение лиловой листвы, застенчивые ножки своей Гретчен, зацелованность твоего тела, обцелованность моего, весь этот «н.с. с»? Встань и уйди сейчас со мной! Проживем то, что осталось, вместе!

Ничего этого не сказав и не получив ответа на невысказанное, кроме одного темного взгляда, он поднялся, набросал на стол какое-то количество пятидесятитысячных и пошел к выходу.

– Как это интересно, Александр Яковлевич, – задумчиво говорила Ласта. – Ваши оставшиеся на затылке волосы выглядят совсем молодо, а из ушей у вас торчат седые пучочки. Любопытный экземпляр тела выпал, Александр Яковлевич, на вашу долю. Многое у вас, как у молодого, а вот шея вся в морщинах.

– Скажи, Ласта, что такое «поставить на контракт»? – спросил он у девушки, которая все-таки увязалась за ним на Патриаршие пруды.

Она рассмеялась:

– Ну, это список на устранение, что ли. Покушения по контракту, так, кажется. Я помню, это вам Димка сказал, да вы ему не верьте, известный трепач. Неужели вас еще удивляет эта бесконечная болтовня вокруг?

АЯ был все-таки удивлен. От удивления он весь так вздыбился, что девушка перестала считать пучочки и морщинки. Как-то все-таки удивительно быть у родины «на контракте»!

Из окна был виден пруд и аллеи в весенних предрассветных сумерках. По сырой земле меж стволов плелся большой, с проплешинами, уссурийский тигр. Зевал, словно отставной маршал Советского Союза.

– А это еще что такое? – еще раз удивился АЯ. – Может, вы мне объясните как иностранцу?

Девушка уже засыпала и зевала, но совсем не так, как олитературенный нами тигр, а как некое новое существо, длиннейшая ласта.

– Да ведь это же тигр, Александр Яковлевич, неужели не узнаете? Тут ведь зоопарк неподалеку, ах-ах.

Х. Ночью на Пьяцца Цисцерна

Средь кружев каменных проходит чуткий Дант.
На галерее Каменная Донна,
Чей облик был ему в соблазны дан,
Стоит в шелках из пышного Лиона.

Они сближаются, он поднимает вверх

Кусок Луны, его с ума сводящий.
Сан-Джиминиано покрывает грех
И открывает драгоценный ящик.

Он счастлив, что исторг из камня крик

И потревожил даже кромку леса,
Что не нарушил правила игры
И обратил гранит в живые чресла.

А Беатриче глянет в этот миг

И с нежностью вздохнет: о, мой повеса!

Часть XI

1. Арт