Новый свет

Я радовался тому, что истинная легкость вытеснила те ненароком брошенные Волковым зерна, где все же было больше злой грусти, чем божественной кротости, которая учит любить все в этом сложном мире, не отчаявшись любить, а верно и преданно, в покое, разлившемся волшебным светом чистоты людской, чистоты природной и той, вторичной, но еще более совершенной чистоты, которая раз и навсегда вышла великим даром и запечатлелась в шедеврах искусства. А волковские зерна все же остались кое-где, и то и дело прозрачились влажными сырыми ростками.

— Послушайте, неужели все это нельзя делать без игры? — недоумевал Никольников. — Неужели за стихи надо ставить баллы?

— Если бы ты был один, — отвечал я, — может быть, и не нужно было бы играть, придумывать стимулирующие средства. Но ты не один, а привлечь всех к искусству очень сложно.

— А зачем всех привлекать к искусству?

— А как иначе? Почему одни должны работать только в мастерских, а другие писать стихи? Почему те, первые, не должны испытывать радости творчества?

— Ну и пусть испытывают!

— Вот для этого и нужна игра, чтобы всех увлечь!

— Да вашему Славе стихи нужны, как петуху тросточка.

— И все же пусть и Слава испробует себя.

— Есть что-то в игре такое нелепое!

— Есть, я и сам это чувствую, но, она — великая сила. Смотри, как изменилась наша жизнь с того момента, как пошли игры: никто из педагогов не кричит на вас, не делает замечаний, столько увлекательных дел, столько смеха, столько интересного!

— Но и без игры можно было все это сделать, — не сдавался Никольников.

— Возможно. Но ты помнишь, что получалось у нас, когда не было игры?

— Я в общем-то не возражаю, мне игра не мешает.

— Этого мало, Витенька, в игре заложена огромная человеческая радость и огромная справедливость — она делает всех свободными. Но игра так же опасна, как и скучная беспросветная жизнь. Все зависит от того, как мы поведем эту игру. Она может оказаться злой силой. Принести ущерб нам. Поэтому все будет зависеть, как пойдет игра, как мы поведем ее: по линии добра и справедливости или по линии обмана. Эта альтернатива не дает мне покоя.

— Как это?

— А очень просто: либо игра станет гармонией, либо средством разобщения детей. Мне, например, не очень нравится, что уже сейчас в игре стала пробиваться какая-то дурная непристойность: многие дети ищут легкую возможность проявить себя в каком-то одном деле, мы не научились еще управлять детской энергией. Я с тобой так откровенно говорю потому, что рассчитываю на твою помощь, потому что не хочу, чтобы обман получился в нашей жизни.

А обман, житейский обман, вклинивался в игру, потому как работы у нас было видимо-невидимо, и каждый стал норовить втиснуть в игру тот участок, за который был в ответе перед Шаровым.

Наибольшую прыть проявил Каменюка, которого мы включили в жюри игры, а следовательно, наделили правом ставить баллы. Об этих хитроумных отклонениях Каменюки от нашей общей положительной программы я и хочу рассказать.

Была весна. Скворцы весело рылись в разваленных плугом пластах земли, мухи грелись на соломе, залитой солнцем. АРовцы, то есть Слава Деревянко и Емец, к конюшне подкрались, гвоздем замок открыли, Майку и Ваську в плуг запрягли и участок свой разутюживать стали, чтобы фишки свои к вечеру передвинуть еще дальше. В хохот кинуло АРовцев, когда они увидели проспавшую команду ЭТО, которая тоже к конюшне подкралась ни свет ни заря, чтобы запрячь Майку с Васькой, чтобы свой участок пробороновать. Ребята не растерялись. Они потащили борону волоком, потащили с такой быстротой, что земля выравнивалась и рыхлилась не хуже, чем на других участках.

Когда работа была в самом разгаре, детей увидели Шаровы.

— Ой, мое лишенько! — орала жена Шарова. — Да де ж таке видано, чтобы дитвору запрягать!

— А ну, сейчас же прекратите! — скомандовал Шаров.

— И ото мале тяне лямку, та це ж Почечкин! — орал Здыдень.

Детвора между тем, не обращая внимания на крики, продолжала свое черное дело: пахала и боронила, чтобы бурьянов не было, чтобы земля под культурные травы была готова.

— А ну, гукнить Попова. — Шаров, увидев меня, с места в карьер набросился: — Феодализм! Что скажут…

— Это грубейшее нарушение, — оправдывался я.

— Та чого им зробиться, хай потягають трошки, — это Каменюка, ответственный за пахоту, сказал.

— Вы, товарищ Каменюка, дальше своих обязанностей знать ничего не хотите, а мы осуществляем воспитание в соответствии с требованиями времени.

— Шо, знову парла дають? — это Петровна подошла к крыльцу.

— Нет, — ответил Сашко. — Там распределение идет.

— Какое распределение? — удивилась Петровна.

— А запрягать у плуги будут усих. Попарно распределяются. Первым потяне борону Шаров с Раисою, а потом уси воспитатели, а тебя, Петровна, с Каменюкою поставять.

— Та ты шо, сдурив, Сашко?

— А хто первый прийдет, тому дви фишки дадуть, а кто последний, тому штрафные очки записывать будуть.

— А шо це за фишки? — полюбопытствовала Петровна.

— А це вроде бы як трудодни.

— А тэбэ з ким поставять?

— А мэнэ, як Омелькин приедет, так з ным, а можэ, з отим, пузатым, шо у паровозному дэпо главный…