Новый свет

— Ото побачите, на самом деле приедет «Крокодил», як що оцю косоглазую гадюку не выкинете.

Со всех сторон на Сысоечкина жалобы пошли. И я, грешен, признаюсь, пришел разгневанный:

— До чего дошел! Взвешивает картины, чтобы определить, сколько краски ушло! Прекратите!

— Можно поэкономней все же? — спрашивает ласково Шаров.

— Можно, конечно. Но акт составлять! Это же безобразие!

Успокаивает меня Шаров, поддерживает, однако, Сысоечкина, который уже новое дело заводит, на строителей заводит. Приметил Сысоечкин острым глазом своим, что белила на подоконниках все в пупырышках. Плеснул в краску жидкости, свернулась олифа, и песочек выступил явственно. Подсчитал, получалось, что на ведро краски полведра отсеянного мелкого песку добавлено, а это в ущерб качеству и хищение на полсотни рублей. Снова бушует Шаров — идет борьба с выносом. Тайны уносительства разоблачаются. А Сысоечкин спокойненько свой учет ведет, задание выполняет, по кладовкам ходит, обо всем докладывает хозяину.

— Ох, Костичка, чуе моя душа шось неладное, — это Раиса.

— Не галдысь, — отвечает Шаров. Однако задумывается. Вызывает Сысоечкина, предлагает повременить.

— Хорошо, — соглашается Сысоечкин. — Повременим ма-ненько.

Успокаивается Шаров. И в Новом Свете спокойнее становится, размеренная жизнь пошла. Изобилие по новым рельсам катится, приумножается с умом. Детишкам денежки выплачиваются, они первые подарочки за свои кровные своим мамам, дедушкам и бабушкам покупают, родители благодарности шлют в школу.

Ликующая слава вприпрыжку за Шаровым повсюду скачет. Не на одной ножке скачет, а двумя ступнями в каблуках грохает с уверенностью. Рыбачить едут к Шарову гости разные. Пиры закатываются на дальних берегах крохотной речушки, а подспудная молва все же бухает где-то, не дает покоя многим изобилие, успешность шаровская настораживает.

Вот в такую пору, в самый расцвет власти шаровской, и произошло нелепое событие, виной которого по ошибке да по глупости оказался Иван Кузьмич Сысоечкин.

Приехали как-то ни свет ни заря два знакомых, вполне доброжелательных ревизора, так, для порядка приехали, чтобы галочку поставить в связи с анонимочкой. В анонимке той какая-то чушь разводилась насчет колючей проволоки и конского волоса. Порешили ревизоры для формальности побеседовать в бухгалтерии, а потом с Шаровым на рыбалку съездить.

— Здорово, здорово, Кузьмич! — сказали ревизоры в один голос. — Как на новом месте, прижился?

— Прижился, — отвечает Сысоечкин, — порядочек у нас — грех жаловаться.

Шаров слушает ответы Сысоечкина, доволен своим счето-водиком, зря Раиса бочку катила, подозрениями вся издергалась.

— Тут про какую-то ерунду написано, насчет конского волоса с колючей проволокой. Я прошу вас подтвердить, что ничего этого не было.

— Была проволока, и волос конский был, — отвечает вдруг Сысоечкин, — вот тетрадочка у меня специальная.

— Бросьте время терять: на рыбалке разберемся, — перебивает Шаров.

Но Сысоечкин настойчиво поправляет:

— В этой тетрадочке ничего не упущено.

Ревизоры насторожились, для формальности тетрадочку просматривают, аккуратненькая тетрадочка, все подсчитано в ней.

— Ничего нельзя понять, — сказали ревизоры, — тут что-то несусветное: микроскоп электронный, лес, кирпич, шифер, скаты — на полтора миллиона рублей?

— Чепуха это! Кузьмич, не морочь людям голову!

— А я не морочу, — ласково говорит Сысоечкин, — пусть удостоверятся: все учтено.

— Послушайте, товарищ Сысоечкин! — взрывается Шаров.

— Спокойнее, — просят ревизоры.

— Не могу я спокойнее! — кричит Шаров. — Он вместо дела черт знает чем занялся, все склоки собрал в этой тетрадочке.

— Учел я все, — вставляет словцо Сысоечкин.

— А я вас прошу замолчать! — совсем повышает голос Шаров.

— Почему же я должен молчать? — с неожиданной решительностью отвечает Сысоечкин.

— Потому что мешаешь работать, потому что глуп как пробка.

И тут-то случилось совсем неожиданное, которое потом настоящей реальностью обернулось. Подался вперед Сысоечкин, над столом, покрытым новенькой плексигласовой плоскостью, его головка судорожно закивала:

— Вы! Вы! Не смеете!

— А я где угодно скажу, не только глуп, но и больной, таких в психбольнице держат!

И как сказаны были эти последние оскорбления, так закрутилось все в голове у Сысоечкина и огромный голубой глаз выкатился и сухо стукнулся о стеклянную плоскость чистого стола. Стукнулся и, подскочив, на Шарова зрачком уставился и запрыгал глаз, как стеклянный шарик. Глянул Шаров мельком на Сысоечкина, нет у счетоводика глаза в наличии, пустая совсем глазница красной прорезью размазана, а глаз все прыгает и прыгает, и Сысоечкин двумя ладонями ловит и ловит над столом, а поймать не может никак. И ревизоры в камни обратились: когда еще такое увидишь, чтобы живой глаз сам по себе был, а человек с пустой глазницей ловил свое живое зрение. Что-то сталось с Шаровым, медленно он стал оседать, и рот у него повело, и рухнул он сначала на стул, а потом и на пол в беспамятстве. А Сысоечкин все же поймал свой глаз, вставил его в глазницу и робенько вышел из кабинета, шаркая хроменькой ножкой.