Новый центр

— Значит, наш Генерал, — сказал Зандер, предпринимая последнюю, уже не так убедительно звучавшую попытку говорить с иронией, — живет в шахте метро на станции «Аугсбургерштрассе» и время от времени выходит днем съесть жареную колбаску.

Фродо только улыбнулся и промолчал, но я не мог больше выносить невежества Зандера.

— Хватит, Кай, — сказал я. — Извини, ты ведь понятия не имеешь, что творится сейчас в городе, ты не был там уже несколько лет. Ты ведь знаешь только свою библиотеку. Ты не хочешь это принять, но ведь на данный момент никто не знает, жив Генерал или мертв, причем эти два варианта имеют равную вероятность. И если Фродо лично виделся с Генералом в свои пятнадцать лет, ему можно верить, что он его узнал.

Я готов был продолжить, все больше распаляясь, но Фродо с улыбкой примиряюще поднял руки, словно говоря: «Оставим это. Нельзя заставить человека думать иначе».

— Возможно, конечно, все, что угодно, — пробормотал наконец Зандер и на несколько часов удалился в свой закуток. А мы продолжили разбирать книги Кольберга. Я спросил Фродо, как жили при хунте его родители.

— Тише воды, ниже травы, — ответил он. — Отец был штатным часовщиком в «Хроносе», там и сейчас работа есть. А мать, как и раньше, работала в столовой для бедных.

Социальные центры для растущей армии бедноты, так называемые столы, после путча были национализированы и подчинены единому руководству. Режим с самого начала считал для себя делом чести, чтобы никто не жил на улице и уж подавно никто не голодал, и вкладывал в эти задачи значительные средства. Согласно некоторым теориям это было даже одним из противоречий, которое привело его к гибели, потому что инвестиции, хотя и создавали некоторое весьма ограниченное количество рабочих мест и, кроме того, сокращали опасность социальных волнений, по сути, однако, были малопродуктивными и затратными.

— А как случилось, что твоя мать погибла во время демонстрации?

— Это была не рядовая демонстрация, а тот знаменитый марш после поражения в Райхенфельсе, — сказал Фродо, — когда группы сопротивления решили, что их час настал. Все так и было, но многие верили тогда, что режим сразу рухнет.

Я помнил сообщения об этой демонстрации, разумеется, в тех пределах, в каких они тогда доходили до Аахена. Там было по меньшей мере двести человек убитых, и тактика сопротивления уже только по причине неравного распределения оружия оказалась очень наивной. Было совершенно ясно, что свержение хунты невозможно без международной помощи, а помощь эта пришла только год спустя.