Новый центр

Во всяком случае на это надеялся Зандер, чем в первый момент немало меня удивил. Нам с Фродо постепенно становилось ясно, что Зандер нисколько не рад тому, что в библиотеку теперь открыт доступ. Больше всего на свете, как мне теперь кажется, Зандер хотел укрыться между стеллажами или заползти в свою каморку и со всей страстью предаться пресловутой ошибке всех начинающих библиотекарей: читать книги.

А если не брать в расчет привлекательность новой библиотеки, то, скорее всего, свое взяла прекрасная весенняя погода: территория манила к себе множество людей, у которых не было здесь никаких профессиональных дел. В течение пяти лет эта территория действительно была анклавом — с точки зрения людей в городе это был, конечно, эксклав, — не герметичная, не запертая на замок, в любое время открытая для всех, но явно не представлявшая интереса территория. Посетители приходили сюда для какой-то определенной цели: им надо было что-то привезти или что-то забрать; провести деловые переговоры с «Алисой» или с «FireSafe & WaterImp»; они заказывали какую-нибудь постройку у Торстена Теделя или ремонт скрипки или же приходили вечером в «Метрополис» посмотреть «Последнее метро» или какой-нибудь другой фильм. Потом они опять уходили, можно считать — в мир, и оставляли территорию нам, сумасшедшим чудакам, которые год за годом ее обустраивали.

Но этой весной, казалось, произошла перемена, потому что даже по вечерам у нас внезапно начали толпиться, подумать только — чужие! Я испугался, услышав это слово, призванное обозначать посетителей нашей территории, — дважды подряд, сначала от Зандера, потом от Тобиаса Динкгрефе. Причем Динкгрефе вроде бы больше пристало радоваться, потому что очень многие из этих чужихзаходили перекусить именно к нему в ресторан. Конечно, так реагировали у нас далеко не все, но все-таки было достаточно людей, которые ощетинивались, набычивались и шипели, когда — особенно по вечерам и в выходные — к нам приходили посетители.

Снаружишла предвыборная борьба. Еще пять недель, а потом — голосование в новый парламент. Разумеется, выборы проходили под надзором Интернациональной комиссии, обстоятельство, которое с определенных сторон подвергалось резкой критике. «Суверенитет из вторых рук» — гласил заголовок большой редакционной статьи в газете «Юнге Штимме» [83], основанной полгода назад. Автор подробно цитировал Кольберга, который культивировал тему суверенитета как собственную теоретическую нишу. Но уже сейчас было ясно, что в результате выборов в парламенте будут заседать как минимум семь партий и что правительство придется формировать самое меньшее из трех, предположительно под руководством эколибералов. Ясно было также, что Интернациональная комиссия после выборов хотя и существенно сократит свое присутствие, но оставшийся в городе штаб будет, как и прежде, вторым правительством. По этому поводу в статье из «Юнге Штимме» тоже высказывалось негодование. Я считал, что это нормально. Нормально ли? Нет, похоже, мне это было безразлично.

С тех пор как Элинор раскрыла передо мной пространство возможного и таким образом фактически предложила мне потенциального отца, мои мысли все время возвращались к этой теме. Посреди дневных забот, когда я расставлял по местам возвращенные книги или выдавал бледному пятнадцатилетнему подростку «Дом на Эльбе» Маргареты Мюленбек, передо мной постоянно всплывал образ Грегора Корфа, портрета которого у меня не было. В начале мая, за две недели до выборов, я все-таки решился и написал матери, попросив ее просто описать на словах, как выглядел тот гастролер, тот мошенник, с которым она в июне 1993 года провела ночь в маленькой борнхаймской квартире. Я спросил также, не слышала ли она позже хоть что-нибудь о некоем Грегоре Корфе, а может быть, читала или видела его по телевизору, и объяснил, почему меня это интересует. Ответ пришел через пять дней, вместе с пачкой фотографий, изображающих ее дом на Боденском озере. О Грегоре Корфе она никогда ничего не слышала; роман «Заговор Сони» был ей неизвестен. «У меня тогда было мало времени для чтения, — писала она, — приходилось заботиться о тебе и о себе. Конечно, вполне возможно, что это был он».