Новый Вавилон

Мы с папой провели у гостеприимной тетушки Майи месяцев семь, пока наши документы медленно перемещались по инстанциям, и крючкотворы разных рангов шлепали на них разрешительные визы, дополняя резолюциями и автографами. По всей видимости, по преимуществу они носили положительный характер, иначе, нас бы не выпустили и не впустили. За это время тетя Майя очень привязалась к нам, особенно, ко мне, и, кажется, даже радовалась проволочкам бумагомарак.

— Ранней весной в Киеве сказочно красиво, — говорила она папочке, и он не спорил. — Но ты поглядишь, Моше, какой здесь май…

Так и случилось, надо признать. Тепло пришло столь стремительно, словно где-то неподалеку заработал могучий отопитель, и сугробы пали в неравной борьбе, рассыпались ручьями, растворившимися в молодой траве. Она словно выскользнула прямо из-под снега. И, уснув однажды вечером на пороге весны, мы проснулись, обнаружив за окнами цветущий сад. Его божественные ароматы пьянили. Отовсюду неслось пение птиц…

— Вот теперь природа проснулась, — сказала тетя Майя удовлетворенно. И снова была права, ибо настала потрясающая пора, когда крыши киевских домов теряются среди кудрявых крон, как шляпки грибов во мху, а оттенков зеленого столько, что никаких названий не напасешься, даже если полезешь за ними в словарь. Когда Солнце, забравшись в зенит, сверкает так, что больно глазам, но из-за горизонта уже ползет фиолетовый грозовой фронт, фаланга из сомкнувших щиты туч-гоплитов, ощетинившихся блистающими копьями молний. И вот, тугие струи хлещут по стенам, а стекла окон вибрируют от раскатов грома. Но, апокалипсис не длится долго, он слишком неистов для этого и быстро иссякает. Непогода проносится мимо, рыча, полыхая и урча, будто небесный паровоз. Жалюзи открыты, Солнце снова в зените, а от озона, которым напоен воздух, кружится голова…

* * *

В следующие несколько лет, после того, как мы, распрощавшись с тетушкой Майей в аэропорту Борисполь, улетели в Вену, а оттуда — в Израиль, папе стало точно не до сокровищ Иштар. Дар перебрался через границы следом, он прибыл в контейнере с нашими пожитками, запасы которых увеличились примерно втрое благодаря обретенными нами в Киеве друзьям. Вскрыв контейнер, Мишель передал артефакт на хранение мне. А я положила в картонную коробку, куда прятала свои самые любимые игрушки. Кажется, «глаз» чувствовал себя среди них вполне уютно. Он дремал…

Нам же с папочкой довелось, как следует расстараться, налаживая новую жизнь, почти как в песне Юрия Шевчука, чье творчество мне так полюбилось позже. Новое сердце взорвется над нами, новая жизнь позовет за собой, и освященный седыми богами, я, как на праздник, пойду за тобой…

Вот мы и пошли, взявшись за руки. Папа много учился и много работал. Ему надлежало выучить иврит, а в зрелом возрасте это весьма непростая задача. Еще ему надлежало подтвердить свою квалификацию, иными словами, диплом инженера, полученный много лет назад в советском вузе. Опять же, не фунт изюму. Я адаптировалась много легче отца, против меня не работал возраст, он был на моей стороне. Я влилась в детский сад легко, будто выросла среди местной малышни. Папе было куда сложнее. Но он не унывал.

Новая жизнь…

Когда все более или менее устаканилось, папа нашел вполне приличную работу и смог оплачивать домик, нам предоставили его в кредит, в гости приехал дядя Жерар. Это было весной девяносто пятого или девяносто шестого года, я уже бегала в начальную школу и многое понимала.