Новый военный гуманизм: уроки Косова

По сегодняшним оценкам, в Ираке по-прежнему погибает около четырех тысяч детей в месяц. Эмбарго — дело прежде всего США и Великобритании — только упрочило власть Саддама Хуссейна, разорив при этом гражданское общество. Согласно почтенному дипломату ООН Денису Холлидею, который, вероятно, знает Ирак лучше, чем кто-либо на Западе, и демонстративно подал в отставку с поста координатора гуманитарной помощи в Багдаде в знак протеста против политики, которую он считает «геноцидом», цена этих мер не сводится к огромным физическим потерям, болезням и социальной дезинтеграции: «молодое поколение иракских профессионалов, политических лидеров будущего — разочарованных, озлобленных, расколотых, оказавшихся в опасном отчуждении от всего остального мира, — мужает в обстановке, которая мало чем отличается от атмосферы Германии после подписания Версальского договора», и многие из них уже «находят нынешнее руководство и продолжение его диалога и поиски компромисса с ООН неприемлемым, слишком „умеренным“». Холидей предупреждает о том, что дополнением к сегодняшним смертям и отчаянию могут стать «долгосрочные социальные и политические последствия данных санкций»⁵⁹.

Как считают два весьма прозорливых военных аналитика, «вполне возможно, что экономические санкции явились необходимой (вот как! — Н. X.) причиной больших людских потерь в Ираке, чем все вместе взятые потери в его истории, вызванные применениями так называемого оружия массового поражения». Находясь в Багдаде, Дэвид Шоррок наблюдал «последствия чудовищного социального эксперимента над народом Ирака», который проводит Запад, не без оснований предполагая, что подобная модель избрана «нормальным миром» и для Сербии⁶⁰.

Мы можем припомнить, что в отличие от «сознательного игнорирования» такова стандартная методика поведения цивилизованных государств в тех случаях, когда кто-то отступает от предначертанной ими линии, — как это сделал в августе 1990-го Саддам Хуссейн, который быстро превратился из любимого друга в сущего дьявола, как только решился совершить преступления, бывшие хоть и весьма скверными, но отнюдь не новыми (больше всего администрация Буша боялась того, что, если не сорвать переговоры, то он может повторить то, что сами США только что проделали в Панаме) и даже не слишком смелыми по его диким стандартам, прежде не создававшим никаких серьезных проблем для цивилизованных государств. Или возьмем Никарагуа: двадцать лет назад и эта страна не внушала беспокойства «нормальному миру», пока обеспеченная и обученная американцами армия Сомосы убивала десятки тысяч людей, но затем она преступно ослушалась сверхдержаву и в наказание очутилась на втором месте в списке беднейших стран полушария (после Гаити). Или, к примеру, Куба, в течение сорока лет переживавшая террор и беспрецедентную экономическую войну в условиях санкций на поставки даже продуктов и медикаментов, что особенно эффективно, причем санкции эти были вызваны не преступлениями Кастро, а, как мы узнаем от интеллектуалов из круга Кеннеди, озабоченностью цивилизованных государств «распространением идеи Кастро, что собственные дела следует решать самим», что является серьезной проблемой для всей Латинской Америки, где «распределение земель и других форм национальной собственности осуществляется с величайшей выгодой для имущих классов, [а] бедные и непривилегированные, вдохновленные примером кубинской революции, сегодня требуют приличных условий жизни и для себя»⁶¹.

Об этих и многих других примерах нам, наверное, следует помнить всякий раз, когда мы читаем восторженные отклики о том, что «нравственный компас» администрации Клинтона наконец-то сработал правильно, и это случилось в Косове⁶².

Нам могут возразить, заметив, что выбор фактов несправедлив и не учитывает тех случаев, которые обычно приводятся в качестве хороших примеров «нового гуманизма»: Сомали и Гаити. Подобные заявления оправданы, но имеют и слабую сторону: беглый взгляд на эти случаи позволяет понять, что в действительности все куда грязнее и непригляднее.

Нет никакого сомнения в том, что Вашингтон сыграл основную роль в сомалийской трагедии 90-х, а затем устранился, выжидая, пока конфликт пойдет на убыль и можно будет беспрепятственно распределять гуманитарную помощь. То, что американская интервенция в декабре 1992 года была эффектной пиаровской акцией, признавалось даже обычно поддерживающими Вашингтон средствами массовой информации, которые иронизировали по поводу «голливудского качества вторжения», описывая его как «витрину» военного бюджета, «своевременно нащупанную золотую жилу для паблик рилэйшнз». По выражению Колина Пауэлла, главы Объединенного комитета начальников штабов, это была «оплаченная политическая реклама» планов интервенционистских сил. Но вскоре ситуация начала приобретать зловещий характер, и главным образом благодаря военной доктрине Соединенных Штатов, которая требует массированного применения силы всякий раз, когда под угрозой оказываются солдаты американской армии⁶³.