Новый зверь. Каникулы господина Дюпона. Неподвижное путешествие

Как мне хотелось в это время быть поближе к комнате Эммы! По числу закрытых и не закрытых ставнями окон я догадался, где находится ее комната – ведь топография замка была мне хорошо известна. Весь левый флигель был всегда открыт. В правом нижний этаж отпирался только днем, а наверху из шести комнат отперты были только три: моя – впереди, а на другом конце комната покойной тетки Лидивины, сообщавшаяся с кабинетом Лерна. Значит, Эмма могла спать только в постели тетки… или у дяди. Эта мысль меня ужасно тревожила, и я во что бы то ни стало хотел вывести это на чистую воду. Для этого достаточно пяти минут: вверх по лестнице, прыжок к двери – и я узнаю все, что мне нужно…

Но дядя стережет ее.

Стережет, как тиран. И я, встречая мадемуазель Бурдише только за столом, уже настолько осмелел, что поднимал на нее глаза, но обратиться к ней с речью не отваживался. Она была исключительно молчалива, но то, что она теряла в разговоре, она выигрывала в движениях.

Между мною и Эммой стояло вечное присутствие раздраженного Лерна. Он крошил хлеб, размахивал вилкой, внезапно ударял кулаком по столу, звенел посудой.

Однажды за столом я задел нечаянно дядю ногой. Он сейчас же взял мою невинную ногу под подозрение, ему мерещилась уже подстольная сигнализация, и он был убежден, что перехватил под столом мое нежное признание. Тут же на месте он решил, что Эмма больна и будет с этих пор обедать у себя в комнате.

Было ясно, что я между двух огней: между ненавистью Лерна и любовью Эммы.

В тот же день дядя пристал ко мне, что он хочет завтра увезти меня в Нантель, – у него там дело.

Мне это было на руку. Я сумею от него избавиться на некоторое время. Завтра воскресенье, в Нантеле престольный праздник, и я решил это обстоятельство использовать.

– С удовольствием, дядюшка, – ответил я. – Но нам нужно собраться пораньше.

– Я думаю доехать в автомобиле до Грея, а оттуда по железной дороге в Нантель… Так вернее будет… Чудесно!

– Хорошо, дядя.

– Поезд из Грея отходит в восемь часов. В пять пятнадцать мы вернемся из Нантеля в Грей. Других поездов нет.

Подъезжая к деревне, мы услышали страшный гам, из которого выделялись конское ржание и блеяние баранов.

Было нелегко пробраться через площадь, кишевшую по случаю ярмарки народом. Ярмарка состояла из нескольких жалких палаток и скотной площадки. Загорелые руки ощупывали соски у коров, рассматривали морды лошадей, читая по зубам их возраст, гладили их блестящую кожу, звонко ударяли их по крупам, оценивая их мускулы и силу…. Молодая девушка держала на коленях кролика с самым серьезным видом, стараясь определить его пол… барышники расхваливали свой товар… Появился первый пьяница. Дальше. В трактире горланили песни… Колокола звонили… Посредине площади была устроена белая, украшенная зеленью эстрада, и скоро городская музыка сольется в языческом гуле с шумом деревенского праздника.

К вокзалу. Теперь моя очередь заявить свою просьбу:

– Дядя… Я должен вас сопровождать повсюду или нет?

– Конечно нет. Зачем?

– Можно мне не ехать в Нантель? Я терпеть не могу ни кафе, ни трактиров, ни кабачков. Я лучше останусь здесь, в Грее, и буду вас ждать в назначенное время.

– Но тебя ведь никто не принуждает…

– Во-первых, меня интересует сельский праздник. Я лучше подольше понаблюдаю его. Ведь народные обычаи лучше всего изучать в подобной толпе, а я себя чувствую сегодня этнологом…

– Ты шутишь или что-то задумал?

– Во-вторых, дорогой дядя, кому я доверю здесь свою машину? Хозяину харчевни? Какому-нибудь толстобрюхому алкоголику-фермеру? Неужели вы сами считаете возможным, чтобы я оставил мотор, стоящий мне двадцать тысяч франков, на девять часов на потеху пьяной деревни? Ну нет! Я лучше сам буду оберегать свой автомобиль.

Дядя казался не слишком убежденным. Он считал меня способным на всякое коварство. Не хочу ли я на автомобиле или в экипаже вернуться в Фонваль, с тем чтобы поспеть сюда назад к пяти часам? Собственно, я это и имел в виду… Почти отгадал, проклятый профессор!..

– Ты прав, – сказал он холодно.

Он слез, открыл перед всей толпой воскресных зевак коробку мотора и хорошенько его осмотрел. Мне стало дурно.

Затем он взял отвертку и, отвинтив магнето, спокойно засунул его в карман.

Вот! Теперь нельзя никуда.

Я не выдал себя ни одним движением.

Он сказал смущенно:

– Прости, Николай, и будь уверен, что все это делается для твоего же блага и для того, чтобы тайна нашей работы была охранена… До свиданья!

Поезд ушел.

Я не выказал ни малейшего неудовольствия и был на вид совершенно спокоен. Я был плохим механиком. На моих руках были постоянные царапины или пятна. А шофера я принужден был по воле дяди оставить в Париже. Но мне не помогли бы все механики мира, если бы у меня не было запасного магнето. Я был счастлив. Моя предусмотрительность в этот момент оказала мне большую услугу, чем могли бы оказать мне лучшие механики мира.

Я так же быстро вставил новый магнето, как мой дядя его вытащил, и, сгорая от любопытства, помчался в Фонваль.

Немного спустя моя машина была уже в кустах. Через несколько секунд я за стеной парка.