Ноздря в ноздрю

Он простоял у дверей церкви как минимум полчаса, пожимая руку всем, кто пришел на службу. Это один из тех моментов, когда слов недостаточно, чтобы выразить свою скорбь. Вот и я лишь посмотрел на него грустными глазами, как бы говоря: «Я очень сожалею о вашей утрате и прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете». Он сухо кивнул, и брови чуть приподнялись, отвечая: «Спасибо, что пришел. Ты и представить себе не можешь, как теперь одиноко в доме». К счастью, я не услышал от него: «Это ты виноват в том, что я сейчас не с ней».

Я постоял и перекинулся несколькими словами с теми из скорбящих, кого знал достаточно хорошо, чтобы раскланиваться при встрече на Высокой улице. Одним из них был Джордж Кейли, один из лучших тренеров Ньюмаркета, жена которого круглогодично держала за собой столик по субботам.

— Привет, Джордж, — поздоровался я. — Печальная история, не так ли?

— Просто кошмар.

Эмма Кейли, жена Джорджа, стояла рядом с Нейлом Дженнингсом, держала его за руку, когда он прощался со всеми. Я вспомнил, что Эмма — сестра Нейла. Наблюдал, как медленно они прошли к черному лимузину, который отъехал от тротуара следом за катафалком: Элизабет отправилась в последний путь на кладбище.

Джордж стоял рядом со мной, поджав губы, качая головой. Я даже не стал удивляться тому, что на кладбище он не поехал. В городе все знали, что два великих тренера с давних пор заклятые соперники, пусть один женился на сестре другого. Внезапно Джордж повернулся ко мне.

— Ты уж извини, но после случившегося мы с Эммой не сможем прийти в твой ресторан на обед.

— Мы сегодня и не работаем. — Я решил ничего не говорить насчет временного закрытия кухни.

— Я так и думал. — Помолчал. — Лучше отмени и наш завтрашний заказ. Собственно, какое-то время нас у тебя не будет. Эмма позвонит. Хорошо?

— Конечно.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Джордж! — позвал я. Он посмотрел на меня. — Ваше решение связано с пятничным обедом на ипподроме?

— Нет. — Голос звучал как-то неубедительно. — Я не знаю. Нас с Эммой рвало всю ночь. Слушай, я же сказал, мы тебе позвоним, договорились? — Он не стал ждать ответа и зашагал прочь. Я решил, что сейчас не самое удачное время для оправданий.

С Луизой прощались в половине третьего, в Западной часовне крематория Кембриджа.

Я заехал к Уитвортам в среду, во второй половине дня, и меня до глубины души тронули царившие в доме печаль и душевная боль. Я сильно ошибся, думая, что родители Луизы будут винить в смерти дочери ее работу. Наоборот, они говорили, что работа придала Луизе уверенности в себе и обеспечила финансовую независимость, которую девушка очень ценила.

— Но мы всегда помогли бы ей деньгами. — Отец глотал слезы. Верил, мать Луизы, так крепко держала меня за руку, словно этим могла вернуть дочь к жизни. Убитая горем, за все время моего визита она не смогла вымолвить ни слова.

«Как же это жестоко», — думал я, уходя от этих простых, милых людей, которые в мгновение ока лишились красивой, умной, веселой дочери.

Из их дома я вышел очень расстроенным, какое-то время мне пришлось посидеть в автомобиле, приходя в себя, а уж потом возвращаться в ресторан. И похороны Луизы собрали больше всего народу.

Я горжусь своей эмоциональной уравновешенностью, меня трудно довести до слез или разозлить. Однако в часовне и слезы, и злость едва не выплеснулись наружу. Я так сильно сжимал зубы, чтобы держать себя в руках, что потом у меня долго болели челюсти.

Понятное дело, две трети присутствующих составляла молодежь, школьные друзья и подруги Луизы. Я догадался, что для многих это были первые в их жизни похороны. Если горе характеризовало любовь и привязанность к усопшей, тогда Луиза занимала немалое место в сердцах пришедших на ее похороны. Если горе — цена, которую мы платим за любовь, тогда всесокрушающее горе — цена за обожание, и многие обожали Луизу. До окончания службы некоторых подруг Луизы пришлось вывести на свежий воздух, потому что они уже начинали биться в истерике. И я вернулся к своему автомобилю на стоянке у крематория совершенно вымотанным эмоционально и физически.

Но для меня день печали на этом не закончился.

Брайан и Джун Уолтерс первыми переступили порог моего вновь открывшегося ресторана. В свое время Брайан был жокеем в стипль-чезе, как и мой отец. Долгие годы их связывала крепкая дружба в жизни и жесткое соперничество на ипподроме. Думаю, поначалу Брайан пришел пообедать в «Торбу» для того, чтобы поддержать меня, сына своего погибшего друга, но он и его жена быстро стали нашими постоянными клиентами, потому что еда, которую предлагали в ресторане, безмерно им нравилась.