Нож винодела

— Барбоза облегчил свою душу, но его признание растревожило совесть исповедника.

Воцарилось молчание, примас Аквитании углубился в думы.

— И все-таки я не понимаю — почему Анисе?

— Он был озабочен и потерял аппетит. Его терзала печаль. Некоторые уже заметили определенное напряжение в его отношениях с владельцем гаража. Содружество рыцарей виноделия утратило свой былой блеск. Анисе побуждал Барбозу отдаться в руки полиции. Но тот был трусом и не сделал этого. Трудно было сносить тяжесть такого бремени, ведь Анисе никому ничего не мог рассказать.

— Но я же был здесь! — возмутился монсеньор Леру, сидевший в исповедальне.

— Он пытался поговорить с вами. Вам не в чем себя упрекнуть. В тот момент вы находились в Онтарио. Вам пришло письмо от отца Анисе, в котором вкратце говорилось следующее: «Мой старый друг, я обращаюсь к Вам, ибо исповедь, которую мне довелось услышать, очень тяжела. Мне необходимо поговорить с архиепископом, а главное, с другом. Да хранит Вас Господь, Ваш преданный и верный Анисе».

Леру обхватил голову руками:

— О, друг мой, вы нуждались во мне, а меня не оказалось на месте!

— Он был в таком смятении, что я позвонил ему и предложил приехать в епископство.

— Спасибо, Клеман. И тогда…

— И тогда… Он приехал и в весьма туманных выражениях рассказал мне об исповеди Барбозы, не назвав его имени, дабы сохранить тайну. Ему вроде бы стало легче. Я сам был ошеломлен тем, что услышал. И сказал ему, что мы не вправе судить, один Господь может это делать. Он поблагодарил меня за то, что я его выслушал. Бремя стало не таким тяжелым, и он почувствовал себя лучше. Перед уходом я обещал ему рассказать об этом вам.

— Но почему же вы не рассказали?

— Из опасения нарушить тайну исповеди — Анисе грозило отстранение от должности.

На лице майора Перраша сияла довольная улыбка человека, разрешившего чрезвычайно трудную задачу. Пуаре тоже был рад:

— Дорогой мой, мне непременно хотелось поздравить вас лично. Вы все прояснили быстро и эффективно. Вам пришлось взять в свои руки разваленное дело, и вы сумели добиться полного успеха. Полиция должна радоваться тому, что в ее рядах есть такие люди, как вы.

Пуаре торжественно пожал руку Перрашу. Майор с притворной скромностью поднял свой бокал:

— Благодарю вас, месье прокурор, но тут нет моей заслуги, все находилось в документах, достаточно было проявить минимум логики и чутья. Но мне, однако, хотелось бы разделить свой успех с человеком, без помощи которого я никогда бы не смог распутать этого дела…

Надя с трепетом ждала хоть капельку признательности в отношении проделанной Кюшем работы. Она улыбалась в ожидании таких слов. Как только Тьерри вернется из отпуска, она подробно ему обо всем доложит.

— …С окружным комиссаром Журданом.

Маджер с отвращением поставила свой бокал и вышла из комнаты. Пуаре тоже поздравил новоиспеченного героя:

— От всей души поздравляю, дорогой Журдан.

— Отец Анисе ни в чем не был виноват. Но случаю было угодно, чтобы он рассказал об этом сыну Кадоре, который до тех пор не знал правды.

На лице Леру отразилось явное недоумение.

— Но, боже мой, как же это возможно, если он говорил только с вами?

— Вот именно, монсеньор. Моя настоящая фамилия КАДОРЕ… Согласно акту гражданского состояния я зовусь Клеман Ален, так как мать не признала меня… И даже должен был бы зваться Клеман ФАБР.

Кардинала Леру охватил ужас.

— Что вы хотите сказать?.. Это невозможно! Вы служитель Господа.

Клеман не ответил. Несколько минут монсеньор Леру хранил молчание. Он плакал.

— Мне жаль вас, Клеман Кадоре.

— Вы первый за двадцать восемь лет, кто называет меня так.

— Но как вы могли?

— Я ни о чем не жалею, я совершил человеческое правосудие. А Бог в свое время рассудит меня.

— Вы порождение дьявола!

— Я просто человек. У меня украли жизнь, убили мою мать, ее похоронили в общей могиле. Моя жизнь резко перевернулась дважды. Это Провидение… или, быть может, рука Господа, которая вела меня.

— Молчите! Вы богохульствуете!

— Я исповедаюсь, и вы здесь для того, чтобы выслушать меня.

— Я… Я слушаю вас.

— Нет, Господь меня слушает.

— Да.

— Если я о чем-то и сожалею, то лишь о том, что убил, возможно, единственного друга, который когда-либо у меня был. С самого начала нас объединяла огромная симпатия. Мне нравились его юмор и непохожесть на других, но пришлось убить его, потому что он обо всем догадался.

— О ком вы говорите? О какой новой подлости собираетесь рассказать?

Полицейский с викарием сидели напротив друг друга в гостиной дома священника.

— Тьерри, я хочу, чтобы вы сделали мне последнее одолжение.

— Какое?

— Раз мы оба уезжаем, пришло время сдержать ваше обещание, данное после настольного футбола.

— Ну как же, долг чести! Непростая работа вспомнить целых тридцать лет. Моя исповедь будет долгой.