Нож винодела

Прошло уже больше часа с тех пор, как Андре оказался в тюрьме, когда профессор Шане обратился с просьбой к капитану:

— Вы разрешите мне поговорить с ним?

— С какой стати? Напоминаю вам, что он подозревается в убийстве и рискует попасть под суд.

— Послушайте… Я знаком с ним больше двадцати пяти лет и знаю, на что он способен… Он не может быть виновным.

— Это ваша точка зрения. У него нет алиби ни на момент убийства Марьетта, ни на момент убийства Анисе. Кроме моего начальства и прокуратуры, мне не дает покоя еще и пресса.

— Разве это причина, чтобы заключать под стражу невиновного? Я прошу у вас всего пять минут…

Полицейский молча посмотрел в глаза профессору Шане. Из-за плеча хирурга Надя отрицательно качала головой. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Кюш ответил:

— Поезжайте, я отправлю соответствующие инструкции в Либурн.

Шане горячо поблагодарил полицейского. Причем казался искренним. Едва он успел переступить порог, как Надя поделилась сомнениями со своим начальником:

— Тьерри… Ты идешь на большой риск…

— Послушай, Старски, Андре не заговорит… У нас мало сведений, а нам так или иначе нужно продвигаться. Шане, вполне возможно, единственный, кто может заставить его говорить. Если он хочет что-то или кого-то защитить, мы это узнаем. По крайней мере, я на это надеюсь.

— А если тут замешан сам Шане?

— Я об этом думал, его дом меньше чем в трех минутах ходьбы от площади.

— Возможно, Андре защищает его…

— Это риск, на который придется пойти… хотя бы до завтрашнего утра…

Сенатор с викарием сидели в гостиной дома священника.

— Очень любезно с вашей стороны зайти ко мне.

— Да, я хотел узнать, хорошо ли вы устроились.

— Прекрасно, благодарю вас. Как прошло утреннее заседание?

— Я ощущал всеобщую напряженность и вполне понятную тревогу. Но, несмотря ни на что, надо заниматься делами и сохранять хладнокровие. Впрочем, именно к этому я и призывал.

— Я восхищаюсь вашей прозорливостью, месье сенатор.

Клеман отпил глоток кофе:

— Я вот что подумал: а не вел ли Анисе дневника?

— Я не совсем понимаю вас.

— Быть может, он оставил какие-то записи, которые я мог бы передать компетентным властям. Такие данные помогли бы расследованию. Я личный друг прокурора Пуаре.

— Желание помочь капитану Кюшу весьма похвально с вашей стороны, но, к несчастью, мой предшественник не вел никакого дневника, у него всего-навсего была записная книжка, где он делал пометки о предстоящих своих встречах.

— Это не столько для капитана, сколько ради памяти о нашем духовнике.

Фабр взял свою чашку кофе. Послышались звуки музыки.

— Очень красивый отрывок.

— Мадам Барбоза ищет успокоения, играя на органе. Я только что целых полчаса пытался утешить ее. Она очень взволнована исчезновением мужа.

— И куда он только мог подеваться! Я не удивлюсь, если он совершил какую-то оплошность. Я знаю его с давних пор, он на все способен. Человек он отважный, но слишком подвержен чужому влиянию.

— Вы полагаете, что он может быть замешан в этом деле?

— Пока я ничего не знаю. Если бы этот Кюш умел считать хотя бы до двух, то уже вычислил бы виновного. Впрочем, поговорим лучше о чем-нибудь другом. Я рад, что приход принял такой молодой священник, как вы.

— Спасибо, но я долго не задержусь здесь. Я выполню определенную миссию, после чего вернусь в Бордо.

— Ах да, верно, вы ведь работаете с монсеньором Леру. Как он поживает?

— Хорошо, очень хорошо! Он все еще весьма энергичен, хотя потеря старинного друга сильно опечалила его.

— Я позвоню ему, чтобы условиться о завтраке втроем. Что вы на это скажете?

— Думаю, он будет рад, и я, разумеется, тоже… — Отпив глоток кофе, священник взял канеле. — Хорошо, что вы сохранили здесь связи.

— Да, моя жена — уроженка города, впрочем, именно здесь мы и познакомились. К тому же тут я более двадцати лет был мэром. Но все это давнишняя история.

— И вы активный член содружества.

— Активный?

— Да, мне сказали, что недавно вы приобрели здесь виноградник.

— Для вновь прибывшего вы, однако, хорошо осведомлены.

— Город небольшой, месье Фабр… Кстати, в записной книжке отца Анисе я прочитал, что вы встречались с ним восьмого июня.

— Вполне возможно, я часто беседовал с ним. Это был человек убеждений и очень славный. Если у кого-то возникали трудности с судебными органами, он призывал к разделу имущества по соглашению, ну и, конечно, к милосердию.

— Я не очень понимаю вас.

— Это единственный священник из тех, кого я знаю, кто требовал тайных пожертвований.

— Тайных?

— Да, причем не монетами… только купюрами, и передавал их тем, кто нуждался. Нет, правда, это был святой человек. Многие будут сожалеть о нем.

— Конечно-конечно, но вы припоминаете мотив вашей последней беседы?

— Ну да… Э-э… Нет, не совсем. Наверняка это был обычный разговор, которые у нас так часто случались.

— Из его переписки я понял, что он вроде бы проявлял живой интерес к вашему новому сорту, кажется, две тысячи третьего года.

— Как член содружества, что вполне естественно. А кроме того, для него это было одним из величайших удовольствий на земле. Думаю, ему подходили лишь два рода занятий.

— Да, и какие же?