Нравственная философия

В жизни самой тяжелой, или самой бесплодной, или самой подверженной анализу несчастный выбивается из сил, замечая по долгим наблюдениям над собою, что большая часть этой жизни не подвластна ни егорасчетам, ни его предусмотрительности, ни тому, что представлял ему ум. Не раз готов он схватить себя за голову, восклицая: «Что же я наконец такое? Какая доля принадлежит моей свободной воле в образовании такого существа, каким стал я теперь? Я носился по морям мыслей, часов, событий, гонимый властью непостижимою и всесильною, и ни мое простодушие, ни твердая воля не пособили мне ни в чем».

Вашему вниманию и рассуждению никогда не ответить на подобные вопросы так хорошо, как это сделала внезапная мысль, посетившая вас сегодня утром при пробуждении или на прогулке; мысль, вызванная вашим вчерашним раздумьем. Но ее вразумительные истины равно искажаются слишком резким направлением воли, как и излишнею беспечностью.

Мы не достаточно следим за нашими мыслями, мы ограничиваемся легким над ними надзором; и самые истины, нас озарившие, слабеют от прикрас и добавлений, приданных нашим рассказом.

Припоминая себе, какие лица возбудили и научили нас наиболее, мы тотчас убедимся в превосходстве начала наведения и вдохновения над началами математическими и логическими. Первые всегда заключают в себе и догику в ее сущности и в ее применимости. Мы, конечно, требуем логики от каждого ума и не миримся с ее отсутствием; но логика не должна ни слишком выдвигаться вперед, ни слишком распространяться. Ее обязанность — постепенно и соразмерно укреплять наведение, самой же оставаться безмолвною. Лишь только она является со своими предложениями и с домогательством самостоятельности и первенства, она теряет всякую цену.

Каждый ум имеет свой особый способ просвещения. Некоторые образы, черты, слова, факты, не замечаемые и забытые другими, ложатся на мой ум без всякого усилия и служат ему впоследствии к изъяснению законов первостепенной важности. Наше совершенствование очень сходно с развитием растительной почки. Сначала вы имеете инстинкт, потом — мнение, напоследок — познание; то есть корень, цвет, плод. Доверяйтесь инстинкту; он содействует вызреванию истины, и тогда вы узнаете, почему вы ему верили: из познания произойдет вера. В здравом уме, подношения, доставляемые инстинктом, не прерываются никогда; они, напротив, усиливаются и оказывают ему все более частые услуги на разных степенях образованности. Наконец, когда настает эпоха разума, мы уже не наблюдаем, не утруждаем себя наблюдением, потому что приобрели уже силу прямо устремлять внимание на отвлеченную истину и обнимать духовным оком все образы здешнего существования во время ли чтения, разговоров, или личной деятельности.

Человек простосердечный и здравомыслящий не живет по правилам, преподаваемым в школах. Он собирает заметки со всего, что само собою его поражает или радует. Вследствие этого различия между природными дарованиями людей почти незначительны в сравнении с богатствами, которыми они пользуются вообще. Ужели вы думаете, что ваш водовоз или повар не в состоянии подивить вас рассказами и уроками своей опытности? На этот счет всякий из нас знает столько же, сколько и ученейший профессор. Стены черепов безграмотных людей тоже исписаны фактами и мыслями; в один прекрасный день они возьмут свечу и разберут эти надписи. Если вы собирали яблоки или пололи и косили на солнце, то, войдя в комнату и зажмурясь, даже по истечении пяти-шести часов вы увидите вашими закрытыми глазами яблоки, травы, злаки, озолоченные ослепительным светом. Мозг, без вашего ведома, сохранил впечатления глаза. Точно так же и так же неведомо память сохраняет в полноте ряд образов и событий, представленных вам жизнью; трепет страсти зажигает искру в темном хранилище, и деятельная сила этой страсти прямо идет к образу, нужному ей для объяснения настоящего положения.

Много уходит времени, пока мы узнаем, до чего мы богаты. Мы готовы божиться, что история нашей жизни лишена всякой занимательности: нечего было замечать, не в чем добираться толка. Но годы большого умудрения обращают нас к покинутым воспоминаниям прошедшего; из этого волшебного озера вылавливаем мы то ту, то другую драгоценность и доходим до убеждения, что даже биография этого вертопраха есть только сокращенное истолкование сотни томов всемирной истории.