Нравственные письма к Луцилию

(27) Почему лучшие? Да потому, что остальные нам неведомы. Почему лучшие? Потому что в молодости мы можем учиться, можем направить. к лучшему неокрепшую душу, покуда она податлива; потому что это самое подходящее время для трудов, подходящее для того, чтобы взбодрить дух учеными занятьями, закалить тело работою. Остальные годы и ленивей, и расслабленнее, и ближе к концу. Так оставим же всё, что нас отвлекает, и всей душой будем стараться об одном: чтобы быстротечность неудержимо бегущего времени не стала понятна нам, только когда оно уйдет. Каждый день будем считать лучшим и завладеем им! Что убегает, то нужно захватывать».

(28) Но читающий Вергилиевы стихи глазами грамматика будет думать не о том, что каждый день — лучший, ибо подходят болезни, теснит старость, уже нависшая над головой почитающих себя юнцами, — он скажет, что поэт всегда ставит вместе «болезни и старость». И, право же,. недаром: ведь сама старость есть неизлечимая болезнь. (29) И еще, скажет он, поэт дает старости прозвище, всегда называя ее «унылою»:

... подойдут болезни, унылая старость.
И еще в другом месте:
Бледные там болезни живут, унылая старость.. [10]

Не надо удивляться, если из одного и того же каждый извлекает лишь нечто, соответствующее его занятиям. На одном и том же лугу бык ищет траву, собака — зайца, аист — ящерицу. (30) Если книги Цицерона «О государстве» возьмет в руки сперва какой-нибудь филолог, потом грамматик, потом приверженец философии, каждый из них обратит все усердие не на то, на что оба другие. Философ подивится, что так много можно сказать против справедливости. Филолог, если возьмется за то же чтение, отметит вот что: «Было два римских царя, из которых один не имеет матери, другой отца». Ибо есть сомнения насчет матери Сервия, а отца-у Анка не имеется, царя именуют внуком Нумы8. (31) И еще он заметит, что тот, кого мы называем диктатором и о ком читаем в истории под тем же именем, у древних звался «начальником народа», что сохраняется доныне в авгуральных книгах, а доказательством служит произведенное от этого наименование «начальник конницы». Равным образом-он заметит, что Ромул погиб во время солнечного затмения и что право воззвания к народу было уже у царей; некоторые, в том числе Фенестелла, полагают, будто об атом есть в понтификальных книгах9. (32) Если же эти книги развернет грамматик, он прежде всего внесет в свои заметки старинные10 слова: ведь Цицерон говорит «воистину» — вместо «на самом деле», а также «оного» вместо «его». Затем грамматик перейдет к тем словам, употребленье которых изменилось за столетье; например, Цицерон говорит: «его вмешательство вернуло нас от самой известковой черты», ибо то, что у нас в цирке называется «меловой чертой», в старину именовалось «известковой»[11]. (33) Потом он соберет Энниевы стихи, прежде всего эти, написанные о Сципионе:

Кому ни гражданин, ни враг
Воздать не мог награду по трудам его.

Из этого, скажет он, понятно, что в старину слово «труды» означало также и «подвиги, дела»: ведь поэт имеет в виду, что Сципиону никто, ни гражданин, ни враг, не мог воздать награду за его подвиги. (34) И совсем уж счастливым он сочтет себя, обнаружив, откуда, по-видимому, взял Вергилий слова:

... грохочет Неба огромная дверь.[12]

Энний, скажет он, похитил их у Гомера, а Вергилий — у Энния. Ведь у Цицерона в этих самых книгах «О государстве» есть такая эпиграмма Энния:

Если возможно взойти в небожителей горнюю область,
Мне одному отперта неба великая дверь.