НРЗБ

«Вы правы, работать по совместительству разрешается не больше двух-трех месяцев в году. Но владеть можно чем угодно. Вот он и владеет, а работают другие».

«Вы с ним видитесь?»

«Очень редко. Но переписываемся и перезваниваемся почти постоянно. Я бы сказала, что у нас с ним своего рода идеальный брак на расстоянии, в полном соответствии с теперешним упором на безопасный секс».

«A вы кем работаете?»

«У меня посредническая контора по торговле грибами».

«Понятно. Что же вы хотели сказать вашей историей?»

«Я рассказала то, что было. Вы можете толковать ее, как хотите».

«Вы начали с сатиры на коллектив — но это не ново, а сатира на индивидуализм и подавно».

«A, может, это феминистская история? — раздались еще голоса. — Или притча о том, как бестолково мы все там жили? — Предлагаю такую мораль: спасение — в искусстве. — A у меня вывод поскромнее: слава богу, что живем там, где пирожные не делят, а оставляют недоеденными. — Да? Зато тут были бы не вошки, а AIDS!»

«Повторяю, господа, это просто случай из личной жизни».

На полпути к Тартару

Посадка была проведена оптимально. Профессор З. встал заблаговременно и был на вокзале еще до подачи состава. Он взял билет до конечной станции с удручающим названием «Автомобильные парки», рассчитал место остановки третьего вагона, обычно наименее набитого, и занял стратегичесную позицию позади остальных пассажиров. Особняком стоял только (или этот образ возник задним числом?) сутулый мальчик с деревянным ящиком, в крышке которого были проделаны отверстия, по-видимому, для вентиляции. Когда подошел поезд, профессор наперерез устремился к намеченным дверям и первым вошел в вагон. Он выбрал понравившееся ему купе и расположился у окна, но спиной к движению, чтобы не дуло. Народу практически не было; кажется, мимо него прошли мальчик с ящиком, симпатичная молодая дама и представительный мужчина в черепаховых очках с большим портфелем шагреневой кожи. Во всяком случае, купе профессора осталось пустым, и можно было бы сказать, что спешка была ни к чему, если бы не эстетическое удовлетворение от точно выполненной операции. К тому же могло и не повезти, на первый поезд часто бывает давка, да и неизвестно, что делается в других вагонах.

Профессор усмехнулся этой привычной аргументации — переездов он боялся с детства. «Лучше два пожара, чем один переезд», — говорили взрослые и призывали на помощь человека-который. Это понятие применялось ко всем сферам жизни; транспортным его олицетворением был Василий Васильевич, смуглый гигант, появлявшийся в критические моменты переездов на дачу и поездок на юг, чтобы взять на себя переговоры с шоферами и проводниками, упаковку, погрузку, занятие мест. Родственники будущего профессора были все как на подбор малорослые евреи с встревоженнными глазами, и широкой спиной человека-который они словно щитом заслонялись от жизненных передряг. Сам профессор рос довольно хилым ребенком, перенесшим полиомиэлит, но в последних классах школы подоспела акселерация, он вытянулся и окреп; однако и сегодня, при всей своей внешней уверенности, он не отказался бы от услуг человека-который. Но поскольку такого человека не было, надо было поворачиваться самому. Он и поворачивался, и когда это приносило желанные плоды, про себя гордился сознанием выдержанного экзамена.

Пожалуй, желанные плоды это сильно сказано — желанного в сегодняшней поездке было мало. В сущности, ее конечная цель представляла собой еще один экзамен; думать о ней не особенно хотелось, а еще меньше хотелось приехать и оказаться на месте. Профессору предстоял доклад по работе, которая сама по себе не вызывала сомнений, но выход с ней на публику был другое дело. Учитывая это, а также что в аудитории могла находиться коллега, с которой у него связывались все более серьезные намерения, профессор постарался расцветить изложение.

Начинал он издалека — с того места в «Хулио Хуренито», где великий провокатор призывает Ленина обрушиться на интеллигенцию, занятую ненужными народу вещами: «Поэты пишут стихи о мюридах и о черепахах Эпира, художники рисуют бороды и полоскательницы» и т. д. Профессор предлагал слушателям опознать «стихи о мюридах», а в ответ на их растерянное молчание раскрывал загадку сам. Мюрид обнаруживался в «Заместительнице» Пастернака: фотокарточка героини, ожив, несется, как ветер, как паровоз и как… мюрид!? Тут профессор углублялся в обсуждение фонетической переклички между словами «мюрид», «жмуря» и «пари», а также вероятности заимствования мюрида из «Хаджи Мурата» Толстого.