"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

— главой троцкистско-террористической организации в Государственном управлении кинематографии.

Анализ хода следствия показывает, что дело Гримма поворачивали и в первом, и во втором направлениях, ожидая, очевидно, решения вышестоящего начальства. Чем пышнее был букет пунктов политической 58-й

статьи УК, которые фигурировали в обвинительном заключении по делу, тем более благоприятными

оказывались перспективы получения новых званий, наград и повышения по службе. Никогда оперативные

сотрудники НКВД не совершали такие головокружи

260

тельные карьерные скачки, как в тот страшный год, когда им было поручено проведение «массовых

операций».

Уже 15 марта 1938 г. арестованный немецкий инженер признал себя шпионом и агентом гестапо. В ходе

допроса 14 августа Гримм добавил, что принимал активное участие «в право-троцкистской организации,

действовавшей в системе кинопромышленности, и по ее заданию на Мосфильме вел вредительскую

деятельность». Поскольку под началом немца находился отдел киностудии, занимавшийся подготовкой

пиротехнических эффектов, Гримму приписали заодно и подготовку покушения на руководителей

большевистской партии и советского правительства. Согласно первому обвинительному заключению по его

делу, немецкий инженер разработал конструкцию ручной гранаты, выполненной в виде портсигара и

начиненной динамитом, чтобы бросить ее из рядов демонстрантов на трибуну Мавзолея.

Любой разумный человек поставил бы вопрос, возможно ли физически выполнять враждебные действия

такого масштаба, но в системе НКВД сомнения не приветствовались. Напротив, чем невероятнее была ложь, тем охотнее ей верили те, кто распределял арестованных по первой и второй категориям. Но в данном случае

подручные Ежова, стараясь выслужиться перед своим начальством, явно переборщили.

Дело Гримма, как крайне опасного шпиона и террориста, было передано не на Особое совещание НКВД, а в

Военный трибунал Московского военного округа. Но к концу 1938 г. шестерни сталинского террора стали

сбавлять обороты — кровавый Молох был просто не в состоянии перемолоть такое количество жертв,

попавших в его объятия. Снятие Ежова с поста наркома НКВД означало, что Сталин дал сигнал к окончанию

эпохи беспредела органов госбезопасности. Одними из первых это поняли те, кто томился в переполненных

тюрьмах в ожидании приговора. Подследственные в массовом порядке начали отказываться от данных ранее

вымышленных признаний. 4 декабря 1938 г. Гримма вызвали для подписания протокола об окончании

следствия. Он написал, что его показания, данные ранее, не соответствуют действительности, однако

сотрудник НКВД порвал бланк и повторял процедуру до тех пор, пока подследственный не сдался и не

поставил свою подпись без всяких комментариев.

Немецкий инженер еще не знал, что его дело направлено в Военный трибунал, а значит, у него появился

шанс рассказать о самооговоре в ходе судебного заседания. 31 марта 1939 г. Гримм оказался перед коллегией

военных судей, его просьбы вызвать на заседание свидетелей обвинения суд во внимание не принял.

Впрочем, к тому

261

моменту все они — Абрамов-Миров, Пятницкий, Сливкин — уже были расстреляны. Подсудимый старался

не терять хладнокровия, но иногда его захлестывали эмоции от пережитой несправедливости, причем как

раз от людей, которых он считал своими защитниками и покровителями: «Проверять мою работу (по

установлению радиосвязи с Москвой. — А. В.) за границу ездили сотрудники НКВД, за хорошую работу они

меня расцеловали, а теперь вот посадили».

Судьи посчитали, что следствие не собрало достаточного количества улик, и отправили дело на

доследование. Это было первой, но самой важной победой Ганса Гримма в борьбе за свою честь и жизнь.

Впоследствии он подробно рассказывал, какими методами из него выбивались нужные показания в период

следствия: «Я находился на допросах почти ежедневно с 5 августа по 30 августа (1938 г. — А. В.) по 20 часов

в день», угрозы репрессировать семью дополнялись избиениями — «меня обрабатывало четыре человека».

Гримма довели до такого состояния, что он был отправлен в тюремную больницу, но и оттуда его доставляли

на допросы на носилках.

Чтобы облегчить себе жизнь, следователь требовал от обвиняемого изложить на бумаге собственноручные

признания в шпионской, диверсионной и террористической деятельности. Если они по тем или иным

причинам не устраивали работников НКВД, обвиняемого били, и все начиналось сначала. Таких показаний в

деле Гримма — несколько десятков. Они написаны дрожащим почерком, в них трудно увидеть хоть какую-то

логику, очевидно, что писавший их находился в состоянии аффекта. Затем следователь отбирал нужные

сведения, переводил их в форму вопросов и ответов, связывал воедино разные факты, придавал им

«контрреволюционную окраску». И давал подписать сконструированный таким образом протокол допроса.

В ходе дополнительного следствия практически все обвинения в адрес Морица-Гримма вроде начиненной

динамитом гранаты рассыпались в пух и прах. Однако карательная система не хотела сдаваться. Второе