"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

Гертой Дирр, муж которой был арестован ранее, она подняла из кроватки ребенка и громко задала ему

вопрос: «Скажи, кого ты больше любишь, фашистов или коммунистов». При аресте жены австрийский

шуцбундовец Фердинанд Флухер заявил: «Представители НКВД, делая обыск, перерыли все так же, как это

делают фашисты, с той лишь разницей, что фашисты при этом бьют»208.

В отличие от коренных жителей Советского Союза политэмигранты из Германии не имели возможности

скрыться от органов НКВД. Их вера в то, что карающая десница обойдет их стороной, подкреплялась

дотошным следованием всем бюрократическим процедурам, которые предписывали советские законы и

административные акты. При этом они пытались найти рациональные причины террора в собственных

проступках. Сотрудник редакционного отдела ИККИ Пауль Шербер-Швенк забил тревогу на следующий

день после того, как в ночь на 21 марта его попытались арестовать — вид на жительство известного деятеля

КПГ истек как раз накануне. Однако он был болен гриппом, и милиционеры его оставили в покое. «Ты

можешь себе представить, — писал он сотруднику отдела кадров Мюллеру, — как ужасно, как раз в

теперешнее время быть под угрозой ареста»209.

На квартиру к Шерберу-Швенку направили секретаря представительства КПГ Вальтера Диттбендера,

который без труда установил

208 Флухер был арестован 23 октября 1938 г. и получил 4 года лагерей, но впоследствии был выслан в Германию (ГАРФ. Ф.

10035. Оп. 2. Д. 30124).

209 РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 205. Д. 6249. Л. 46.

120

следующее: немца хотела арестовать не милиция, а органы госбезопасности, и вопрос о виде на жительство

вообще не играл при этом никакой роли. Зато свою роль сыграла жестокая простуда, которая свалила

Шербера в постель — пришедшие куда-то позвонили, после чего отправились восвояси. У немца не

возникло и мысли, что речь идет о чем-то более серьезном, чем административные нарушения. Сложно

объяснить «гуманизм» лиц, принявших решение временно отложить арест. Очевидно, они были уверены в

том, что Шербер-Швенк никуда не денется из служебной квартиры, и дали ему возможность «доболеть».

Сразу после выздоровления, 29 марта 1938 г., он был арестован.

В нескольких случаях немцы рангом попроще пытались убежать от судьбы, покидая Москву и Подмосковье,

скитаясь по бескрайним просторам России. После ареста отца и брата Герман Борош отправился из

Коломны к матери в Мелитополь, но через пару недель его обнаружили и этапировали в Москву. В первый

раз Вилли Соколова арестовали вместе с отцом, бывшим русским военнопленным в Германии, но отпустили

из райотдела НКВД как несовершеннолетнего. Вилли пустился в бега, но был задержан на железнодорожной

станции за бродяжничество. Он объяснил, что шел пешком из республики Немцев Поволжья в Москву, так

как денег на билет не имел. В ходе допроса у него получился выразительный диалог со следователем, ко-

торый играл с подростком, как кошка с мышью. Соколов так ответил на вопрос, почему попытался скрыться:

«...я видел, что арестовывают всех иностранцев, поэтому считал, что и меня арестуют.

Вопрос: Вы в этом ответе клевещете на органы следствия советской власти о якобы беспричинном аресте

лиц из иностранцев, в этом виновным себя признаете?

Ответ: Да, я оклеветал и виновным себя в этом признаю, действительно, беспричинных арестов быть не

может, высказал я это по ошибке».

3. Обыск

Протокол ареста и обыска заполнялся от руки карандашом, копия оставалась на руках у родственников

арестованного. В этом документе был отмечен номер ордера на арест, указывались изъятые документы

арестованного и собранные вещественные доказательства. В число последних попадала «переписка на

иностранном языке», запрещенные книги, чертежи, фотографии (одна из них опубликована на обложке).

Позже в протоколе следователь отмечал, что сдавалось

121

на хранение, а что было «оставлено в отделе», т. е. использовалось в ходе допросов. Хотя в протоколе

должны были отмечаться жалобы на процедуру обыска и ареста, в просмотренных АСД ни одной такой

жалобы не отмечено. Человек находился в шоке, и лишь позже мог реконструировать обстоятельства своего

ареста. Но было уже поздно — на бланке было напечатано, что «все заявления и претензии должны быть

внесены в протокол. После подписания протокола никакое заявление и претензии не принимаются».

Протокол ареста и обыска позволяет судить не только об обстоятельствах ареста, но и о жилищных условиях

немецких эмигрантов. Зимой 1937-1938 гг. люди жили в дачных поселках ближнего Подмосковья, в летних

домиках, которые отапливались «буржуйкой». Комната арестованного опечатывалась только в том случае,

если он проживал в ней один. Это было нечасто, и оперативные работники отмечали в протоколе, что в

комнате остались жена, теща, дети. Одиночки иногда снимали даже не комнату, а угол, как Франц Кауфман.

Если комнату опечатывали, квартиросдатчики оставались без собственного жилья, и были вынуждены вести