Ну разве она не милашка?

— Поезжай на работу. Сейчас ты слишком зол, чтобы рассуждать здраво.

Ощущение несправедливости изводило его все последние дни. Нет, гораздо дольше. У него были свои планы, замыслы, и ни в один из них не входили женитьба и отцовство в двадцать два года. Она украла его мечты. Украла его будущее, но тогда он тщательно подавлял в себе враждебные чувства. Удалось это не сразу: слишком много пришлось переварить и осознать, не залпом, а постепенно, медленными глоточками, такими маленькими и редкими, что он долго не представлял, как добраться до дна стакана.

И только сейчас он сорвался.

— Если тебе так уж нужно мое прощение, — услышал он собственный голос, — придется чертовски долго ждать. Пока ад замерзнет.

Она резко вскинула голову. Райан велел себе остановиться на этом, но бессонница действовала на нервы, а кроме того, он знал, что слишком многое принимал как должное, в том числе и ее, и что она права — всю их совместную жизнь он утаивал от жены какую-то часть самого себя, — но сейчас ему было не до справедливости.

— Ненавижу все, что ты со мной сделала. И всегда ненавидел, слышишь?

Ее лицо сделалось белым, как у Джи-джи в позапрошлую, ночь. Такие же широко раскрытые, потрясенные глаза. Так ей и надо. Четырнадцать лет он молчал и ради чего? Чтобы она сбежала и все разрушила?

— Райан…

— Заткнись! — Он бил словами, как хлыстом, проклиная ее за все, что так долго копилось в душе. — Ты сказала, что хочешь честности. Так получай! Ты украла мою гребаную жизнь!

Он выбросил руку вперед, задев ладонью полку со стеклянными изделиями. Уинни ахнула, когда хрупкие вещички разлетелись во все стороны, разбиваясь с прощальным звоном, в точности как ее семейная жизнь, но и это не остановило Райана. Он рвался вперед, высказывая то, о чем едва смел думать.

— Ты отняла у меня возможность выбора, когда решила забеременеть. Тогда тебе было наплевать на мои желания. Ты заботилась исключительно о своих. И мне тошно от того, что ты со мной сделала, черт побери! Не прощаю тебя! Не прощаю, слышишь? И никогда не прощу.

Потрясенное молчание накрыло их. Ее лицо из белого стало пепельным, губы тряслись. Горло Райана перехватило удушьем: он тщетно ловил ртом воздух. Повсюду валялись разбитые бокалы, фужеры, стаканы и графины. Сверкающие осколки усыпали пол — переливающиеся остатки уничтоженной радужной жизни.

Он ждал, что она тоже рассыплется, как рассыпался он. Но она встретила его взгляд, и сквозь дрожь голоса он расслышал бесконечную грусть, смешанную с решимостью, о существовании которой даже не подозревал.

— Хорошо, — прошептала она. — Значит, так…

И только сейчас до него дошло, что он наделал. Он не желал этого. Не желал разрушать свою жизнь. Просто по-своему пытался вернуть все назад: свой брак и жену, женщину, которая когда-то смотрела на него так, словно это он развешивал по небу луну и звезды. Все сказанное им было правдой, но где облегчение, которое ему следовало бы испытать от сброшенной наконец тяжести? Куда девалась годами копившаяся горечь? Она нужна ему, нужна позарез. Ему необходимо продолжать упиваться собственным гневом, чтобы оправдать расколотое стекло, распавшуюся семейную жизнь.

Но он опоздал ровно на четырнадцать лет со своей правдой, со своими чувствами, и горечь уже не оставляла вкуса на губах.

Ее груди часто вздымались под мягкой тканью платья. Она давала ему все, что он хотел, о чем мечтал, но вместо того чтобы ценить это, он бросил ей в лицо ее дары.

— Мне так жаль, — снова прошептала она, и глаза ее были переполнены сочувствием, пониманием… и болью тоже, но не той мучительной агонией, которая терзала его сейчас. — Мне ужасно жаль.

И он понял, что испортил все, и совершенно не знал, как исправить сделанное. Его тайная враждебность была краеугольным камнем их брака, причиной ее постоянного стремления угодить и его почти неуловимой, но карающей отчужденности. Зато теперь эта враждебность, вспыхнув ярким пламенем, сгорела, и он хотел признаться, что любит ее. Да вот только она ни за что не поверит после тех слов, которыми он так усердно ранил ее.

Выйдя из заднего помещения магазина, Шугар Бет увидела, как жадно смотрит малыш на мобиль, изображавший Соловьиный лес, который она повесила несколько часов назад, чтобы отметить выпуск новой книги из серии о приключениях крольчишки Дафны. Мальчик, лет пяти, в джинсах и полосатой маечке, с плоским лицом и узкими глазами, верными признаками синдрома Дауна, не сводил глаз с игрушки.

Он был первым ребенком, забредшим в плохо освещенный и неудобно расположенный отдел детских книг за целое утро.

— Ты права, мне стоило бы уделять этому отделу столько же внимания, как и остальным, — признала Джуэл, когда Шугар Бет спросила ее, почему в магазине так мало детских книг. — Но у меня нет желания возиться с такой литературой, а кроме того, продавать ее просто невыгодно.

— Еще бы! Это самый неуютный уголок магазина.

Джуэл надменно задрала нос:

— Прекрасно! Если считаешь себя такой умной, с этого дня ты заведуешь отделом детских книг.

— Это трудно назвать отделом.

— И пусть это не мешает твоей основной деятельности.