Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы

Я понимаю, что мы и так сверх меры начинили наш текст гиперссылками и цитатами, но кашу маслом не испортишь. Не упомянуть этого человека я не могу — Николай Михайлович Амосов, заслуженный кардиохирург, писатель и мыслитель. Еще маленьким я запомнил его стиль, похожий на точные и выверенные движения скальпеля. Острые, прицельные предложения нередко длиной в одно слово. Где бы ни жила наша семья, куда бы ни переезжала, книга Амосова всегда стояла на полке. Я говорю о повести «Мысли и сердце». Небольшая книжка, издательство «Молодая Гвардия», семьдесят шестой год, удивительная надпись на обложке: «72 коп.»… При последнем переезде она куда-то затерялась, очень долго искал. А когда нашел в ворохе старых журналов — обрадовался, как человеку. Давайте раскроем ее на сто девяносто восьмой странице, на том моменте, где автор размышляет о своей внучке: «Счастье. Как им всем дать счастье? Как сделать Леночку счастливой? Неужели только стихия — кому как повезет в жизни? Встретит какого-нибудь прохвоста — и пропали труды, рухнули надежды. Не доживу. Пусть без меня.

Нет, не может быть. Мы должны Научить ее быть счастливой. Шутишь, брат. Этому научить нельзя.

Можно. Нельзя совсем спасти от прохвоста, но уменьшить шансы. И научить, как выстоять. Что нужно?

Развивать любопытство. Тогда потянется к науке, творчеству. Это большое наслаждение — искать, мучиться.

Научить работать и добиваться. Настойчивость. Тогда не упустит мечту. Будет усталость и радость отдыха. Еще искусство. Книги, театр, музыка. Можно забыться, отринуть жизнь, улететь. А потом ходить и вспоминать, и мир преломляется через голубую призму.

Еще — общение. Есть хорошие люди, умные. Уметь найти. Беседы с ними — удовольствие… И выпить при этом хорошо. Если в меру. Не всегда умеешь оценить и удержаться. Но это не для женщины.

Не быть жадным к вещам.

И в самом деле, получается — можно научить. Я учу. Пытаюсь учить. Если бы всех детишек учили!»

Что скажете? По-моему — высота. Высота и поистине кристальная искренность. Вечный спор с самим собой посредством спорных же, исчезающих слов. Поиск, поиск, поиск. Про бессилие человеческого слова здорово подмечено у Аксенова, здорово у Полякова. Ад многословной немоты подстерегает любого, кто тщится трансплантировать свою душу, переживания. Но Аксенов пишеттак, будто он пишет. Амосов же — это тот, кто сидит напротив и разговаривает с тобой. Когда читаешь эту повесть, ощущение такое, будто в руках не книга — оголенный высоковольтный кабель. Я бы не рекомендовал ее тем, кто опасается за свои религиозные чувства. Там нет крамолы и искуса, да и не боитесь вы их, а вот правда о том, как в действительности устроен мир и человек… это для вас может быть травматичным, если вы минимально способны к размышлениям. Женщины, когда увидите своих мужчин с повестью «Мысли и сердце» в руках, дайте им побыть одним, потому что иначе ваши мужчины будут смущенно прятать нечаянную росу на глазах. А если ваш мужчина, читая эту книгу, не играл желваками, не вскидывал резко взгляд обратно в мир, чтобы передохнуть, поразмыслить, прислушаться к себе, если он не возвращался и не перечитывал, если он… ну вы же сами лучше знаете своих мужчин и что в них выдает волнение, разворошенность души. Так вот, если ничего этого не было, то время задаться тяжелым вопросом.

А насчет счастья… Недавно показывали интервью с известным американским режиссером. Напоследок журналист спросил его:

— Вы можете назвать себя счастливым человеком?

Тот обезоруживающе улыбнулся и сказал:

— Я учусь им быть.

Мужику за сорок, если не пятьдесят, лет.

Филипп

При всей желчи, присущей нам обоим, при всем разнообразии поругания людской сущности, мы с Кириллом остаемся носителями двух непохожих стилей: литературного и системного. Применение их обусловлено исключительно желанием охватить ситуацию целиком и преподнести ее максимально доступно, в разных ракурсах. Мы сознательно изводим тонны бумаги («ведь нам нечем заняться») во благо вам — всем, кого мы несказанно любим… «но странною любовью»!

Обмениваясь по телефону впечатлениями об очередном материале («умничая», на вашем языке) или прогуливаясь по Москве, мы все отчетливее понимаем, что занимаемся правильным делом.

Вытряхивая из памяти самые омерзительные моменты поведения в отношении себя, мы не стремимся смаковать их, обсасывая с разных сторон, мы попросту их стенографируем, чтобы оставить на бумаге… как когда-то они остались в колеблющемся воздухе столицы и в смраде прокуренных квартир, будучи безмолвным напоминанием о том, как люди секирами вырубают в себе остатки человека, подчиняясь характеру текущего момента жизни.