Нуар

– Прямиком в пустыню, на гору Искушения. «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их…» Не выйдет, Черный человек! У меня есть Родина. А что вы можете мне предложить? Разбитое зеркало?

– Пожалуй… «Месяц умер, cинеет в окошко рассвет…»

Общий план Побережье Западной Африки Январь 1945 года

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

Тот, кого звали когда-то Родионом Гравицким, привычным движением смял папиросный мундштук гармошкой, щелкнул зажигалкой, прикрывая трепещущий синий огонек от порывов ледяного ветра. Вдохнул горький дым, усмехнулся. Уже лучше. Прорвемся!

Подумал по-русски, а затем для верности повторил вслух:

– Прорвемся!

Ветер подхватил слово, унес в туман, в безвидную белесую мглу. Человек, улыбнувшись, вновь поднес папиросу к губам. Ничего страшного, будем числить случившееся обычной контузией. Такое уже с ним случалось. Ударился головой о горячую таврийскую землю, скользнул в туман, в объятия серых теней. Потом открыл глаза, вспомнил свое имя, вспомнил родную речь…

…И даже название корабля! «Текора» под бразильским флагом с вымышленным портом приписки. Каждый месяц, в последнюю среду, ближе к вечеру, а порой и после заката таинственная «Текора» заходила в хорошо знакомый ему порт. Падал трап, несколько пассажиров неторопливо спускались на причал… Местные власти прекрасно знали, что никакого порта «Santus’ в Бразилии нет, есть Porto de Santos, однако привычно закрывали на такие мелочи глаза. Еще один Летучий Голландец, невелика редкость. Документы в порядке, платят щедро.

Пассажиров «Текора» брала очень редко, грузами брезговала. Портовые грузчики, видевшие все суда на свете, считали бразильца контрабандистом, но не простым, а хитрым, работающим по серьезным заказам. Летучим Голландцем не заинтересовались даже немцы, высадившиеся в порту в конце 1940-го.

Родион Гравицкий, давно уже ставший Ричардом Граем, тоже не слишком задумывался, откуда и зачем приходит в порт странный контрабандист. Лишь как-то раз прикинул, что неплохо бы побывать на борту бразильского «Голландца». Просто так, праздного любопытства ради.

Довелось…

Ветер дул в лицо, разгоняя туман, раздирая белесую пелену в неопрятные мелкие клочья. Он тоже внезапно показался знакомым – харматан, сахарский северо-восточник. Горячий, даже знойный, несмотря на зиму, он терял тепло на грани воды и пустыни, превращаясь в ледяной атлантический норд-ост. Это могло показаться совпадением, но была еще Судьба, помянутая когда-то поэтом Есениным. «Текора» под бразильским флагом, африканский ветер…

Ричард Грай возвращался на старое пепелище. Корабль войдет в знакомый порт в последнюю среду месяца. Какого именно, пока еще неясно. В карманах пиджака – паспорт и несколько мятых ассигнаций, значит, можно взять такси, узнать у водителя месяц, а заодно число и год…

Папироса улетела за борт, и почти сразу вновь щелкнула зажигалка. Ветер загасил огонь, человек повернулся к нему спиной, прикурил…

Если дует харматан, значит, январь или февраль. А год? Кончилась ли война? Здесь спросить не у кого, палуба пуста.

Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

Бывший штабс-капитан вдруг понял, что тогда, теплым маем 1923-го, он вовсе не собирался спасать Есенина от дурной пули. Поэт в этом не нуждался. Есенин любил маску простодушного деревенского Леля из рязанской глубинки, но в жизни наивностью никогда не страдал. Он знал, что делал – и когда читал стихи перед Государем, и вступая в эсеровскую партию, и после, когда пытался печататься в большевистской «Правде». Его ставка на Красного Льва Революции была ошибкой, но История вполне могла сделать иной поворот.

После визита на квартиру Фернана Дивуара штабс-капитан понял, что если бы покушение не отменили, он не стал бы участвовать, отказался – но и мешать не стал бы тоже. И не только потому, что помянутая поэтом Судьба отвела ему еще целых два с половиной года. Судьбе не только подчиняются – ее выбирают.

И все-таки хорошо, что поэт успел написать «Черного человека»…

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль…

Эпизод с Есениным прошел и забылся, чтобы вспомниться через много-много лет. Но не забылось другое. Нелепая возня в майском Париже, приказы, отдаваемые и тут же отменяемые, офицеры-исполнители, не умеющие толком прятать оружие – вся эта трагикомическая оперетка окончательно убедила его, что рвущийся в белые вожди Кутепов еще более глуп и бестолков, чем казалось прежде. Ни ума, ни таланта, одни лишь амбиции, густо перемешанные с носорожьим упрямством.