Нукер Тамерлана

Я достаточно рано понял, что если не подавлю в себе злости, то кончу плохо. Поэтому моя “трудность” ограничивалась педагогическими проблемами: замкнутость, отчуждение от сверстников. Все душеспасительные и воспитательные беседы со мной заканчивались одним: я смотрел на воспитателя, который в очередной раз пробовал раскусить крепкий орешек, читая в моем спокойном взгляде: “Ну и зачем вы мне говорите всю эту ерунду?” Но учился я неплохо, любил читать, и в конце концов меня оставили в покое, потому что были и другие, куда более “трудные”.

Достаточно рано я обнаружил, что судьба благодарна, если на ней не висят бесполезным грузом, а пришпоривают, задавая нужное направление. И, надо сказать, боков ее я не жалел. Не знаю уж, кого за это благодарить, — планиду или безвестных родителей, — но кое-что, кроме потрясающе белесой внешности, я получил прямо от рождения.

Я очень силен физически. Почти неправдоподобно. Не знаю даже, с кем сравнивать… С Ильей Муромцем — вроде бы чересчур (хотя называли меня и так). С Иваном Поддубным? Я читал, что он мог рвать цепи. Не пробовал, но вот разорвать надвое или скатать в трубочку пятирублевую монету — это без особой натуги.

Однажды я чуть не убил человека. Другие детдомовцы достаточно рано сообразили, что лучше всего меня не трогать. А вот наш запойный физрук, который пришел на место прежнего добродушного старика, ушедшего на пенсию… Представления не имею, как он умудрялся удерживаться на должности преподавателя физкультуры. Вероятно, другой кандидатуры не нашлось. Он считал, что для такого отребья и бестолочи, как мы, нет лучше воспитательного средства, чем хорошая оплеуха. Бывший боксер в среднем весе, он хорошо умел их давать. Однажды тихий задохлик по имени Леша лег после такой оплеухи в нокаут. И я не выдержал. Физрук — даже не хочу вспоминать его имени — ударил и меня. Только мне его удар был не столь чувствителен. Сначала я хотел ответить кулаком, но в последний момент передумал, схватил его за ворот и мотню, поднял над головой и бросил на пол спортзала.

От колонии для несовершеннолетних меня спасла завуч Елизавета Васильевна — предпенсионного возраста тетка с замашками “товарища старшины” из анекдотов. Я очень любил читать, а она вела литературу. До этого случая я даже не подозревал, что был, оказывается, ее любимцем. Мне кажется, что никакие свидетельства одноклассников не спасли бы меня от незаслуженной отсидки. Но, может, я ошибаюсь: трудно ведь поверить, что четырнадцатилетний подросток взял да и грохнул об пол, как мешок с тряпьем, взрослого мужчину. Правда, в четырнадцать мой рост уже перевалил за метр восемьдесят.

В больнице физрук лежал долго, а по возвращении с работы вылетел незамедлительно. Я стал живой легендой местного значения. Самые лютые недруги стали вдруг лучшими друзьями. Но история эта послужила уроком: я осознал, что могу убить человека, просто ударив.

После восьмого класса я поступил в радиотехникум, а по окончании меня сразу же забрали в армию. Я знал, что мне светят десант или флот: росту во мне уже было метр девяносто восемь. И не ошибся — стал морпехом.

Обычно десантники окружены неким романтическим ореолом — бой-парни, которым море по колено. Мол, десантник в одиночку способен такого наворотить… Я бы так не сказал. Солдат срочной службы, даже если он десантник — обычное пушечное мясо. Разве что подготовлен чуть лучше пехотинца. А уж мягкотелому обывателю, который делит время между работой, телевизором и сном, десантник-срочник действительно не по зубам. Настоящая же крутость — она начинается позже, когда наука квалифицированно убивать становится образом жизни.

На втором году службы мне стали закидывать удочки: как, мол, насчет того, чтобы остаться на сверхсрочную? Я их понимал: сирота, без роду без племени — в самый раз для государственного самурая. И рация на спине меня к земле не клонит даже после марш-броска. На армейских харчах рост дошел до двух метров десяти сантиметров, а вес — до ста тридцати килограммов. Единственной потерей за всю службу был выбитый в драке с “дедами” зуб.

“Нет, — ответил я. — Не хочу”.

Потому что хотел после армии закончить институт.

Демобилизовавшись, я вернулся в Питер, хотя меня там никто не ждал. И поступил в Политех. И встретил двух человек, которые сделали для меня больше, чем силы природы, принудившие родиться. Одним из них был Велимир.

Велимир Михайлович Салтыков — так его звали полностью. Гроссмейстер. Наречен в честь поэта Велимира Хлебникова. Человек, которого я могу называть своим другом. Странной для постороннего взгляда казалась, наверное, наша дружба: он был на пятьдесят пять лет старше, но я никогда не ощущал этой разницы в возрасте.