Нукер Тамерлана

О каком духе говорил Сук, оставалось только догадываться. Вернувшись в палатку, Дмитрий улегся, но сон не шел. Поворочавшись с боку на бок, он сел и стал легонько постукивать кулаком по колену.

— Мин-баши, — шептал он по-русски. — Нет, Сук, бери выше. Не тысячником, а… шут его знает кем, но стану. Язык… Зараза! Язык надо лучше знать — не о цене за барана говорить ведь буду. О времени… Ты же, Сук, баранья твоя головушка, наверняка даже слова такого не ведаешь — время…

Заснул он только перед самым рассветом, а Сук так и провел всю ночь у входа в его палатку. И с тех пор спал только там.

* * *

Дмитрий протянул гривну Зоррах.

— Надень.

— Надень ты, господин, — сказала девочка и повернулась спиной, поднимая руками волосы, чтобы не мешали надевать украшение.

Он снова усмехнулся и осторожно надел серебряный обруч ей на шею.

Зоррах не видела от него зла — он был очень добрым хозяином. И привыкала к нему все больше и больше. Дмитрий даже не ожидал, что процесс “приручения” пойдет столь стремительно, но таков уж оказался характер девушки — запаса жизнелюбия ей хватило, чтобы быстро оправиться от шока, а податливости — чтобы безропотно принять долю рабыни. С другой стороны, Дмитрий и раньше легко находил общий язык с женщинами. Девушки на него всегда заглядывались: падок слабый пол на все интересное и оригинальное. А тут… “Глыба мороженого с виноградинами вместо глаз”, — как охарактеризовала его одна из многочисленных подружек по имени Татьяна. Дмитрий легко сближался и легко расставался — неизменно без ссор и дрязг, без обиженного или разъяренного хлопанья дверью: отношения просто переходили из разряда “дружба с постелью” в разряд “дружба без постели”. Велимир только диву давался, как ему это удается.

Зоррах расправила волосы и посмотрелась в им же подаренное бронзовое зеркало.

— Господин, почему ты теперь не брать меня к своя? — спросила она. — Может, я виноватая?

— Провинилась. — машинально поправил он.

Зоррах смелела день ото дня, и Дмитрий был уверен, что без Фатимы дело тут не обходится. В этой рабыне и наложнице Джафара вдруг проснулись материнские чувства, и она стала опекать девочку, квохча над нею, как наседка над цыпленком. И, естественно, учила ее уму-разуму, то бишь надлежащему рабыне образу мыслей и жизни. И с некоторых пор девчонку буквально подменили: она стала заявлять на Дмитрия права. Поначалу, правда, робко…

Беда в том, что девчонка волей-неволей начала будить в нем часть сознания, казалось бы, погребенную под грузом навалившихся на него невозможных событий. В обозе тащились за армией не только маркитанты да осадные орудия — шлюх, за малую плату готовых доставить солдату большие радости, также имелось в избытке. Этих Дмитрий вовсе не воспринимал. Но и не только шлюх, отдающихся любому, кто заплатит. Он мог бы найти удовольствие в объятьях служанки или рабыни, сопровождавших сановных дам, которые, в свою очередь, сопровождали в походе мужей. Но женщины словно находились за чертой восприятия мира: все они остались там, за сотни лет вперед, а здесь их нет и быть не может. Дмитрий словно забыл, что он мужчина, и непривычное долгое воздержание переносил легко, даже не задумываясь об этом. Его часто пытались завлечь — взглядами, знаками, а он лишь равнодушно, как на пустое место, смотрел на смазливую мордашку, на блестящие, вымытые кислым молоком волосы, на грудь, приподнимающую платье…

И проходил мимо.

А эта средневековая нимфетка пробуждала воспоминания о том, что он человек и мужчина и ничто человеческое и мужское ему не чуждо: Дмитрий спас ее и потому относился к ней совсем иначе. Но она-то была не женщиной — девочкой. Он понимал, что переносит на Зоррах внутреннюю потребность хоть какой-то, пусть даже мельчайшей частью, оставаться прежним Дмитрием. Что для любого солдата из его десятка, из всего Тамерланова войска было в порядке вещей, для него являлось надругательством. И перешагнуть через себя, через этот последний барьер он не мог.

Из-за этой девочки ему и так пришлось сломать в себе еще один стержень, чтобы окончательно подстроиться под это время и воспринять его порядки. Дмитрий пока даже представить себе не мог, что будет делать с Зоррах дальше, но чтобы у него появилась хоть какая-то возможность что-нибудь сделать с нею и для нее, гордая личина юродивого бессребреника не годилась. Или девчонку следовало, закрыв на все глаза, отдать тому же сотнику, например, — и забыть.

В который уже раз он пересилил себя — и стал после боя, как и все, собирать добычу: и с мертвых тел, и входя в опустевший без хозяев дом, чтобы рыться там в поисках чего-нибудь дорогостоящего. Золото, серебро, монеты, кувшины, одежда — он брал все, что имело мало-мальскую ценность. Оставалось только начать резать ради драгоценной бирюльки обезумевших от страха уцелевших мирных жителей. Какая, в сущности, разница — их ведь все равно убьют. Но этого он все-таки не мог. И также не мог позволить себе спать с девчонкой. Последний барьер…