Нулевая долгота

— Мальчики, давайте за стол! — крикнула из кухни Тамара. — Все уже давно готово!

— Да, конечно, — всполошился Колядкин. — Идем, Костя. — Извини, что прием — на кухне.

— Ах, какая разница! — небрежно бросил Понизовцев. Он был взбудоражен. — А ты знаешь, Валя, ведь мы кое-что сотворим новенькое, а? Мы покажем то, что вроде бы все видят, а на самом деле не замечают, понимаешь? Петек-то этих сколько по стране? Сотни тысяч! Если не миллионы, а? Они и шефы плохие, и рабочие не лучшие, а? Мы покажем, где они могут и должны стать личностями, правильно?

— Я тоже так думаю, — согласился Колядкин.

— Ну, мальчики! — опять крикнула Тамара. — Сколько же вас ждать? Все стынет!

За столом, с букетом великолепных георгин посредине, они сразу забыли обо всем — о фильме, о Гартвине, о сельских проблемах и театральных делах, и вообще о всех сложностях человеческих. Они с удовольствием ели, торопливо говорили, о всяких пустяках — о том о сем; вспоминали, шутили, смеялись. Им было хорошо, как в давние времена.

Неожиданно выяснилось, что Костя разведен уже три года, что в Москве он пока без жилья, вынужден снимать комнату, и очень далеко, аж где-то в Ясеневе. Тамара стала допытываться, как это случилось. А как это случается? — весело объяснял Костя. Непонимание, несогласия, нетерпимость, раздражение, злость, и в конечном итоге — развод. А Тамара беспокойно думала: как же это ужасно, взять да и порвать, стать чужими… И как-то само собой для нее померк ореол Костиного благополучия, его успехов. Ей даже стало его жалко — такой одинокий, неухоженный. А сам Костя все шутил: свобода, независимость, спокойствие, весь принадлежу искусству!..

За полночь они пили чай, и за чаем Константин с Валентином опять вспомнили о будущем фильме. Колядкин принес стопку бумаги, и они вместе принялись придумывать новые сцены с участием Петьки-тракториста и быстро забыли о Тамарином присутствии.

Но она не обиделась. Мыла посуду, вытирала ее, прислушивалась к их рассуждениям, спорам, однако не воспринимала их, потому что думала о своем, и думала как-то по-новому, с той тревожной и светлой надеждой, которая была когда-то, а потом исчезла. Она испугалась, взглянув на часы, — была глубокая ночь, а они как будто забыли о времени.

Тамара не стала им о нем напоминать, зная по доброму прошлому, что бесполезно, и незаметно ушла в детскую комнату. Не раздеваясь, прилегла на кровать меньшей дочери. И хотя ей до пробуждения, до шести тридцати, оставались какие-то четыре часа, она не хотела спать, не могла.

Она чувствовала, уже не сомневалась, что в судьбе Колядкина произошла перемена, и перемена к лучшему. И он, безусловно, докажет, какой он артист, настоящий артист! И ей было стыдно, что она так разуверилась в нем, что она изменяла ему — о боже! А он все терпел, абсолютно все! Только он один, только сам он верил в себя. Нет, вот еще Костя! Он убедил Валька завтра же, то есть уже сегодня, подавать заявление и бежать — бежать! — из гартвинского театра, в котором, оказывается, Валёк никогда и ничего не смог бы достичь. Потому что чужой — чужой! — там, и травят его, высмеивают не случайно. И они вместе будут делать фильм! С полной отдачей, не щадя себя… Они же друзья! Все будет хорошо…

Но как же она? Как же она так долго мучила Валька своим непониманием, раздражительностью, злостью? Зачем же она создавала ему нетерпимые домашние условия — ведь умышленно, в отместку за неудачи, за то, что он не сдавался, оставался верным себе.

Завтра — да нет же, сегодня! — думала Тамара, уже почти засыпая, но упрямо борясь со сном, потому что хотела сейчас — именно сейчас! — все обмыслить и предрешить, она переселит девочек в большую комнату, им-то все равно, а они станут спать в маленькой — только спать! — а все остальное время он будет там работать, и она обязательно купит ему письменный стол! Займет у матери денег и купит. Обязательно! А сама начнет добиваться квартиры, их законной трехкомнатной квартиры, и на заводе ее должны понять, обязательно должны.

Какой же он хороший, Колядкин! Валечка, Валя… Сколько же в нем веры, силы! Сколько же ему пришлось мучиться! Боже мой… Боже мой, я люблю его снова. Неужели мы вновь будем счастливы? Неужели праздник жизни все-таки состоится? Знаменитость! Премьеры! Достаток! О боже…

1983