Нулевой километр

– У тебя, я смотрю, голос прорезался? – разворачивается резко, цедя сквозь зубы. – Надо будет, куплю. А свой сарказм засунь-ка подальше.

– Конечно, купишь, – не унимается мальчишка, с разрисованной физиономией выглядя довольно устрашающе. – На себе ты не экономишь. А о семье и думать забыла. Пошли малышня, а то эта фифа без нас дорогу не найдет. Забыла уже, наверное, где ее родственники живут.

Просить их дважды не нужно.

– Ни слова, – останавливает меня жестом начальница, когда молчаливая компания покидает салон, и устало растирает виски, давая себе секунду, чтобы прийти в себя. И знаете, эта картина дорого стоит: всего лишь крохотное мгновение передо мной молоденькая девчонка, на чьи плечи свалился неподъемный груз. Глаза блестят от непролитых слез, а губы подрагивают, поэтому она так сильно впивается в них зубами, что они мгновенно краснеют. Что с ними стряслось? И где родители этой оравы?

Девушка ведет головой, набирает в грудь побольше воздуха, и вот уже произносит куда спокойнее:

– В центре города есть небольшая гостиница. Переночуй там, а завтра решим, что с тобой делать, – голос твердый, а взгляд пустой, разве что кристаллики льда нет-нет да впиваются в кожу, стоит Щербаковой взглянуть на меня своим янтарным взором. Ответа она не ждет, и единственное, что мне остается, бросить тихое «хорошо», в ссутулившуюся спину скрывающейся в подъезде девушки.

– Даже про сумку забыла, – говорю сам с собой и нехотя заглушаю двигатель.

Юля

Все. Я выжата. Зла, опустошена, устала как собака, что тащила в зубах поводья зимних саней, в которых устроилось пятеро крепких мужчин. И пусть мои мучители всего лишь дети, за этот час они сделали невозможное: вывернули меня наизнанку, а потом торопливо запихнули обратно скудное содержимое моей души. Не припомню, чтобы когда-то моя кожа зудела от взглядов, что, как приклеенные, следят за каждым моим действием. За тем, как я медленно брожу по комнатам, так и не решаясь притронуться к вещам, наполняющим бабушкину квартиру, за тем, с какой опаской я поглядываю на кота, что шипит на незнакомку из-под обувной лавки, за тем как белею, краем глаза замечая ползущего по стене таракана. Боже! Я просыпалась в холодном поту, стоило мне во сне вновь оказать в этом месте, а теперь безжалостные щипки мне уже не помогут – хоть заживо кожу сдирай, убогие комнаты не развеются и я не очнусь в теплой постели своей шикарной спальни.

– Обувь сними, – это Лена. Важная, как первая леди, что принимает гостей в загородной резиденции. Она совсем не стесняется ни этой грязи, ни полуразрушенных шкафчиков, дверки которых держатся лишь на одной петле, и гора посуды в поржавевшей раковине ее, кажется, не заботит. А я готова провалиться сквозь землю, если хотя бы одна живая душа из моей новой жизни узнает, в каких условиях я росла…

– Зачем?

– Хотя бы потому что она грязная. Ты в кроссовках по улице ходишь. Знаешь, сколько микробов облепило твою подошву?

Не думаю, что на этих полах их меньше… Отпрыгиваю в сторону, едва не ступив ногой в темное пятно на ковре, и теперь присаживаюсь на корточки, внимательно его разглядывая.

– Это что, кровь?

– Ну не кетчуп же. Что мы, по-твоему, совсем свиньи?

– Да, – так и подмывает ответить Рыжему, но я ведь сама предлагала не усложнять. К чему мне сейчас споры по поводу их безответственного отношения к жилищу? Я и сама когда-то была такой.

Встаю, теперь куда внимательнее изучая гостиную, и тяжело вздыхаю, замечая осколки любимой бабушкиной вазы. Ничего не сберегли – мы разрушители, к чему ни прикоснемся, все обреченно на погибель.

– А в ванную лучше не ходи. Жора там все перебил.

– И что, кровь там тоже есть?

– Наверное, – безразлично пожимает плечами Ленка, уже устраиваясь на диване, и как ни в чем не бывало принимается за чтение.

Что с ними не так? Одна уходит с головой в литературу, словно пол, залитый маминой кровью – дело привычное, Ярик вон стягивает с себя футболку и, швырнув ее за диван, заваливается рядом с сестрой, тут же вооружаясь пультом от телевизора. Артур пытается отобрать у Богдана машинку и звонко смеется, когда все-таки умудряется выхватить пластмассовый грузовичок из его цепкий пальцев. Словно их не пугают окружающие предметы – я с трудом сдерживаю рвотные позывы от этой грязи, а они просто продолжают жить дальше. Только Айгуль, прижавшись к дверному косяку, не двигается с места и смотрит на меня во все глаза…

– Иди сюда, – я все же еще умею быть мягкой. Протягиваю руку, подзывая сестренку к себе, но вместо того, что подойти ближе, она сбегает в детскую комнату.

– Трусиха. Вечно в шкафу сидит, – Артур беззлобно выдает ее тайное место, а я белею как полотно, только сейчас осознавая, в каком аду они растут. Я вырвалась, а эти дети сделали единственное, на что были способны — приспособились…

– Ты нам пожрать приготовишь?

– Поесть, Ярослав. Так приличные люди выражаются, – хмурюсь, хоть и сама не брезгую употреблять подобные словечки. Наедине с собой или с людьми, которые иначе не понимают.

– Тебе-то откуда знать? Мы кашу у Соколовой не ели, она несъедобная. А Богдана кормить пора.