Нулевые. Затишье перед катастрофой

– Я, – Анатолий сделался чересчур серьезным. – Не притворяюсь.

– Извини. Я говорил за себя. Сегодня я не в духе. Мне угораздило дать своей бывшей рабочий номер. Эта ведьма вывернула меня наизнанку, предала и оставила ни с чем и теперь терроризирует меня.

– Женщины все такие. Она хотя бы красивая?

– Ну да, – Власов замешкался. – Наверное.

– Так прости её – и дело с концом. А то так и останешься одиноким. Кому тогда бабки твои достанутся? Что делать будешь?

Мысль о семейной жизни с Анной вызвала у Власова отвращение и тошноту, переходящую в острую ментальную боль.

– Лучше сменю номер.

Сам термин “перезагрузка” был глубоко непонятен Власову. “Перезагрузка” подразумевала “загрузку”, но какая может быть “загрузка”, когда вся правящая элита ориентирована на обеспеченную старость на Западе? Антиамериканизм был нужен для мобилизации широких слоев населения, потому что кроме него у народа и власти не было особых точек соприкосновения. Конечно, начальникам было стыдно каждый раз возвращаться к своим семьям на Запад, а потом позориться и объяснять всем суть российского антиамериканизма. Но что поделаешь? Если цена вопроса – потеря точек соприкосновения и хаос.

Конференция проходила в пресс-центре отеля Хилтон в Нью-Йорке. В первый день Власов выступал с докладом. Он изо всех сил старался изобразить хоть какой-то энтузиазм, и ему даже удалось зажечь глаза у иностранной части аудитории, но вот у русскоязычной части если что-то и было в глазах, то это был цинизм. После окончания всех выступлений решено было продлить конференцию ещё на день.

– Пройтись что ли? – подумал Власов.

Михаил поймал такси и попросил на беглом английском индуса водителя повозить его по городу. Нью-Йорк был город, в котором было всё, и в этом смысле был чем-то похож на Лондон, который Власов посетил один раз, когда ещё был предпринимателем. Одно из главных отличий Лондона от Нью-Йорка было в том, что в Лондоне не кричали на каждом шагу, что у них всё есть, а вели себя по-джентельменски. Власов выехал на Пятую авеню и попросил водителя остановить машину возле каково-то ресторана.

– Надо бы покушать, – подумал Власов.

Чтобы почувствовать себя крутым Власов заказал себе стейк рибай. Один раз Власов уже заказывал себе дорогущий рибай в одном московском ресторане. Тогда ему принесли обычную отбивную, и он очень удивился, что в Америке ему принесли именно рибай и качественный. Отчего Власову даже стало как-то грустно. Покушав, Михаил решил прогуляться по Пятой авеню. Его сразу поразили бесчисленные рекламные вывески и гигантские экраны и, конечно же, небоскребы. Сознание Власова сразу же наполнилось низкопоклонничеством перед Западом. Было наглядно видно, что в Америке никогда не пытались построить ни коммунизм, ни социализм с человеческим лицом. Впервые в жизни Власов почувствовал комплекс национальной униженности, который часто наблюдал у многих людей из элиты.

– Никогда мы не будем так жить, – думал Власов.

К нему пристали два неадекватных негра, которые пытались уговорить его купить что-то неопределенное. Власов был пьян, он обнял их и на ломаном английском объяснил им, что он российский конгрессмен и предложил им выпить. Негры переглянулись и согласились. На пути в бар им встретился баптистский проповедник. Он впаривал прохожим религиозную литературу, пока не согласился выпить с “рашен конгрессмен”. Проповедник довольно быстро отклеился, а вот негры оказались более стойкими. “Блэк брозерс” окончательно окочурились, когда они после бара кушали бургеры с чили. Власов смог взять такси и доехать до отеля, где он сразу же вырубился спать. Ему снился странный сон, в котором он женился на Анне, они переехали жить в загородный дом, и у них родилось то самое, что было показано в фильме Дэвида Линча. Проснувшись, Михаил проблевался и на него тут же нахлынула тоска.

– Если и существует какая-то русская мечта в противовес американской, то она заключается лишь в остром желании свалить на Запад и создать себе там обеспеченную жизнь, – подумал Власов.

      Власов договорился, чтобы его подменили на конференции, поел и вылетел в Москву.

В квартире ничего не изменилось. Михаилу ради интереса захотелось осмотреть бывшую комнату Анны, где сейчас обитала Анастасия. Власов быстро пожалел об этом. Один угол был посвящен тематики пожара: обгоревшие черные стены, заколоченное трухлявыми досками окно с порванными белыми прозрачными занавесками, обгоревший дореволюционный деревянный письменный стол, темный деревянный шкаф и разбитое зеркало. Другой угол был выполнен в стиле душевой трубопрокатного завода. Стены были отделаны зеленеющим кафелем с налетом ржавчины. Также имелся красный уголок Союза тридцатых. Остальное пространство, включая кровать, было чем-то вроде кошмарно гипертрофированной интерпретации дворянской спальни с бардовыми обоями и огромной кроватью под старину. Настя лежала на ней лицом в подушку. Она была одета как если бы Тим Бертон снюхивал кокс с ляжки Джони Депа.

– Как будто бы очутился в больном сознании духовно богатой девы, – думал Михаил.