Нулевые

Когда-то Николай Дмитриевич очень симпатизировал этому до сих пор молодому и живому, несмотря на большой срок в политике, человеку, слушал его выступления с интересом, вниманием, со многим соглашался. Но годы шли, менялась обстановка в стране, менялись условия, а Рыжков оставался всё таким же, говорил то же самое и явно гордился своим постоянством. Может, и прав он, что отстаивает программу, с которой стал депутатом в начале девяностых, но из-за этого постепенно превратился в одного из тех, кому еще при Николае Втором дали точное и обидное название – думец. Они, эти думцы, благополучно преодолевают все выборы, не выходят за рамки парламентской этики, не лишаются неприкосновенности; они исправно сидят на своих местах в зале заседаний, что-то комментируют после принятия очередного закона, иногда возмущаются, но смысл их выступлений и комментариев, энергия их возмущений уже не достигают сознания людей, да и не хочется уже вникать – надоело… В истории парламентов разных стран Николай Дмитриевич знал много таких думцев – старожилов, совершенно закостеневших в своих законодательных баталиях, и когда за стенами парламента происходило что-то историческое, взрыв, бунт, эти старожилы уже не понимали, что это, почему, зачем. Первыми бежали прочь.

И сейчас он был удивлен, видя Рыжкова здесь, на этом углу, в окружении старух-пикетчиц, полустариков с внешностью профессоров без подработки, худосочных парней в болоньевых куртках, бессильно жалующегося в походные микрофоны и диктофоны репортеров. И снова кольнула тревожная, но и будящая, возвращающая в пятнадцатилетнюю мятежную давность мысль: «Если даже Рыжков на улице, что-то серьезное…» Да, стоило задержаться, понаблюдать. Попытаться понять.

Вопросы к думцу закончились. Люди молча глядели в сторону Новопушкинского сквера, где звучала рваная современная музыка. Долетали слова: «А в чистом поле системы “Град”! За нами Путин и Сталинград!» Старухи у стены осторожно, воровато раскрыли свои бумажки. На них фломастером и акварелью кривые строки: «Путин, мы тебе не верим!», «Бывали хуже времена, но не было подлей».

– Ну что, Володь, – подошел к Рыжкову тот невысокий, полненький человек с бородой-щетиной, – мне пора. Счастливо.

Думец кивнул:

– Да, Никита.

– Простите, – окружили, словно только сейчас заметили невысокого, журналисты. – Вы Никита Белых? Как вы оцениваете?..

Тот выставил руки:

– Я здесь как частное лицо, поэтому ничего комментировать не могу. – И ободряюще, но легонько, бережно хлопнув Рыжкова по плечу, пошел в сторону Кремля.

– Через час партия СПС проводит свой митинг на Славянской площади, – стал объяснять Рыжков. – Нам же, вместо Пушкинской площади, мэрия предложила территорию ВВЦ или Тушинское поле. На выбор. Вы представляете, где это?! Мы это иначе как издевательство расценить не можем…

– Унзинн, – покачала головой желтоволосая, и Николай Дмитриевич понял, откуда ее акцент, что это за бело-голубая единица на микрофоне – немецкое телевидение, информационный канал.

«А где наши-то?» – стал искать глазами, но не нашел. Взглянул на часы. Без пяти минут двенадцать… Ничего существенного. Кажется, совершенно бессмысленное стояние, ожидание непонятно чего. Действительно, чего ждать полусотне людей в окружении трех десятков здоровенных ребят, нет – мужиков – в шлемах, с дубинками? И, словно услышав вопрос Николая Дмитриевича, один из невзрачных парней предложил Рыжкову:

– Владимир, пойдемте куда-нибудь. Давайте до Театральной…

– Пока стоим здесь, – необычно для себя твердо, даже жестко, ответил он. – Наш митинг до часу дня.

Ровно в двенадцать на крыше одного из окружающих площадь зданий, того, где внизу располагался «Макдоналдс», появился человечек с флагом. Развернул, стал размахивать. Николай Дмитриевич присмотрелся, поморщился – флаг был очень похож на нацистский: красное полотнище с белым кругом по центру, только вместо свастики внутри круга – черные серп и молот… Такой флаг, он знал, изобрели радикалы-хулиганы из лимоновской партии; к этим ребятам, в основном еще совсем юнцам, Николай Дмитриевич относился с жалостью – лезут на рожон, кидаются яйцами, врываются в здание администрации президента, получают за это приличные сроки, – хотя, если бы дали волю, оттаскал бы за уши, выпорол за один только этот символ… Но сейчас, увидев вражеский для себя, омерзительный флаг, Николай Дмитриевич почувствовал прилив сил, чуть ли не радость – словно в комнату с закупоренными окнами и дверьми, где уже нечем дышать, вдруг ворвался поток свежего воздуха.

И вокруг оживились, зааплодировали, закричали «ура!». Николай Дмитриевич оглянулся на Рыжкова – даже он, сугубый демократ, сдержанно, но улыбался. Тоже, наверное, почувствовал воздух.