Читаем Нулевые полностью

Сергеев пошел и закрыл дверь. Включил обогреватель в закутке возле прихожей. Заглянул в спальню. На натянутой веревке висели женские вещи. Топик, лифчик, трусы… Вернулся к столу:

– Там чье-то белье висит. И кремом пахнет.

– Да-а? – Жена тут же пошла посмотреть; дочка лежала на столе.

Сергеев стал выкладывать рядом продукты из рюкзака. Выкладывал с машинальной деловитостью, а в голове завертелось: «Зря приехали… Блин, зря приехали…»

– Точно! Ничего себе! – шепот жены был и радостным, и тревожным. – Неужели у Андрюхи кто появился. Он даже не намекнул никак…

– Зря мы приехали, – отозвался Сергеев. – С ребенком тем более. Как начнет капризничать…

– Почему зря? Андрей так обрадовался, когда я сказала…

– Он всегда радуется. Ему работать надо, иконы писать…

– Знаешь что! – вскричала жена, но по-прежнему шепотом. – Ты сказать хочешь, что я мешаю?.. Да?

Сергеев промолчал.

– Ну давай уедем! Раз в год решили, так нет – сразу надо всё портить…

– Ладно, перестань.

Он бросил пустой рюкзак под вешалку и вышел на улицу.

4

Обычно шашлыки жарили за сарайчиком – место тихое, уютное, окружено кустами крыжовника. Там стоял мангал, низенький столик, даже две скамейки вкопаны… Сергеев решил проверить всё ли так, как было.

Возле сарайчика наткнулся на гору чурок, а у стены увидел поленницу. «Дрова есть», – первым делом мелькнула мысль, и он почувствовал облегчение, что не надо, как это случалось уже два-три раза, бродить по участку в поисках щепок, обрезков или идти в ближайший лесок-свалку за сучьями и старыми досками. И Сергеев чуть было не пошел обратно, чтоб велеть жене резать лук в шашлык, помельчить особенно крупные куски мяса. Есть уже начинало хотеться…

Но среди чурок заметил колун, и руки сами собой взяли его, покачали, оценивая.

Четыре года назад, когда дачу в ближнем Подмосковье еще можно было снять по приемлемым ценам, они месяц прожили в Малаховке. Старинный дачный поселок с невысокими, простенькими домиками, тенистыми участками. Неподалеку от станции стоял красивый летний театр, где по вечерам были танцы; недавно Сергеев узнал, что театр сгорел дотла, сказал жене, она тут же стала звонить знакомым, обсудила с ними этот пожар, потом плакала…

На той малаховской даче тоже была куча чурок, под навесом отыскался колун, и Сергеев с удовольствием колол дрова. Сначала с непривычки, так – от безделья, а потом втянулся, занимался этим часами, даже готовые уже поленья мельчил, поленницу такую сложил, что хоть картину пиши… И от дачного месяца остались в памяти не походы в сосновый бор за грибами, не то, как чай на террасе пили, а вечером с женой танцевали под далекую, из летнего театра, музыку, и не резкое, скачком, взросление и крепчание сына, а колка дров.

Забыв о костре и шашлыке, Сергеев поставил одну из чурок стоймя, наметил, куда бить, загадал, со скольких ударов расколет… Колун удобный – ручка из какого-то плотного, легкого дерева, зато стальной наконечник тяжелый, тянет вниз.

– Ну, поглядим, – заводя себя, распыляя, усмехнулся Сергеев, закинул колун за спину, секунду-другую медлил, целился, и из-за правого плеча, с выдохом, бросил его на чурку. Потом – еще, еще раз. На шестом ударе почувствовал, как чурка треснула. Сдалась.

– Короче, я Андрюхе дозвонилась, – сзади голос жены.

Сергеев вздрогнул – тряхнул испуг неожиданности, – а следом накатила досада, что помешали.

Приставил колун к ноге, полез за сигаретами:

– И чего?

– Пока еще на работе. Через час выехать обещает.

– М-м, значит, здесь будет часа через два с половиной. Долго… – Но спохватился, игриво прищурился: – И чем займемся?

– Ну как – чем? – не поняла жена. – Как раз шашлыков нажарим. Стол накроем… Ты костер-то еще не развел?

– Сейчас начну. – Сергеев поднял колун, положил на чурку. – А про девушку спросила?

– Про какую девушку?

– Эту… Которой вещи висят.

– Да нет. Зачем?

Сергеев пожал плечами, потянуло сказать: «Ты же любишь в курсе всех дел быть», – но не сказал, вместо этого кивнул на дрова. – Помнишь, в Малаховке как крошил их?

– Конечно! Поколи, пожалуйста, я полюбуюсь. Я ведь, знаешь, тебя тогда по-настоящему… ну… как мужчину и полюбила тогда.

– Разве?

– Угу… Что-то есть в этом прекрасное, когда мужчина первобытное что-то делает.

– Лампочки вкручивает? Хе-хе… – Но захотелось отшвырнуть сигарету, засучить рукава своей новенькой джинсовой куртки и ловко, быстро метая колун, разделаться со всей этой горой…

Конечно, он помнил, как тогда жена на него смот-рела, стоя на крыльце их домика, на руках держала годовалого сынишку, который тоже восхищенно наблюдал… Да, тогда он был достоин того, чтобы в него влюбились по-настоящему.

– Н-да… Но, понимаешь, нельзя войти в одну реку дважды.

– В смысле? – Жена насторожилась.

Сергеев пожал плечами, посмотрел в сторону:

– Ладно, костер надо зажигать… разводить. Пока угли нагорят – стемнеет.

И он пошел за сарайчик.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги