Нума Руместан (пер. Загуляева)

Расчет его был прост: он предоставлял студентам свободное пользование карманными деньгами и ежемесячным пансионом, и давал им в кредит есть и пить, а некоторым предоставлял даже, в виде особой привилегии, комнату в своем заведении. Пока длилось ученье, он не требовал с них ни гроша и предоставлял процентам нарастать до внушительных размеров; но это не делалось легкомысленно, без разбора. Мальмус посвящал два месяца в году, месяцы вакаций, на поездки по провинции, собирая сведения о здоровье родных и их состояниях. Несмотря на одышку, он взбирался на севенские вершины или спускался в лангедокские долины. Его можно было видеть таинственно бродящим в захолустных местечках, где он подозрительно оглядывался, посматривая вокруг из-под отяжелевших век бывшего ночного гарсона; он оставался в городке дня два, делал визиты нотариусу и судебному приставу, рассматривал через забор небольшой двор или завод родных клиента и затем исчезал бесследно. То, что он узнал в Апсе, внушало ему полное доверие к Руместану. Отец его, бывший владелец бумагопрядильни, разорившийся на мечтах об обогащении и несчастных изобретениях, жил теперь скромным жалованьем страхового агента, но его сестра, г-жа Порталь, бездетная вдова крупного деятеля судейского сословия, должна была оставить все свое наследство племяннику. Мальмусу было поэтому желательно удержать его в Париже. "Поступайте к Санье, я помогу вам", объявил он. А так как секретарь важного лица не мог жить в студенческих меблированных комнатах, то он обставил ему холостую квартирку на набережной Вольтера, во дворе, и взял на себя расход по квартирной плате и столу. Таким образом, будущий вождь начал кампанию со всеми внешними признаками довольства, тогда как в сущности он страшно нуждался и был лишен самого главного — карманных денег. Дружба к нему Санье доставляла ему отличные знакомства. Аристократия принимала его. Но все эти светские успехи и приглашения в Париже, или летом на дачу, куда ему приходилось являться безукоризненно одетым, только увеличивали, его расходы. Тетушка Порталь, уступая его частым просьбам, помогала ему немного, но осторожно, скупо, прилагая к своим посылкам длинные и смешные рацеи, библейские угрозы по адресу разорителя — Парижа. Положение становилось нестерпимым.

Через год Нума стал искать другого места, тем более, что у Санье требовались усидчивые работники, умеющие терпеливо корпеть и делать много дела, и Нума ему не годился. В этом южанине крылась непреодолимая лень, а главное — отвращение к кабинетной, усидчивой и спокойной работе. Внимание, эта способность сосредоточиваться, радикально в нем отсутствовало. Это было следствием живости его воображения, непрестанного брожения мыслей в его голове, подвижности его ума, сказывавшейся даже в его почерке, вечно различном. Он был весь внешность и точно тенор состоял весь из голоса и жестов.

"Когда я не говорю, я и не думаю", наивно говаривал он, и это была правда. Слово не вырывалось у него силою мысли, оно опережало ее, напротив, будило ее своим чисто машинальным шумом. Он сам удивлялся и забавлялся этой группировкой слов и идей, терявшихся где-то в уголках его памяти. Они подбирались, выявлялись и складывались в связку аргументов с помощью слова. Когда он говорил, то открывал в себе неведомую самому себе чувствительность, волновался от вибраций своего собственного голоса, от некоторых интонаций, заполнявших его сердце и наполнявших его глаза слезами. Это были, конечно, настоящие ораторские свойства, но он еще не знал, что обладает ими, потому что у Санье ему не приходилось пускать их в дело.

Тем не менее, этот годовой искус у знаменитого легитимистского адвоката имел решительное влияние на его жизнь. Он приобрел тут убеждения, примкнул к известной партии, полюбил политику, стал стремиться к богатству и славе. И прежде всего остального к нему пришла слава.

Через несколько месяцев после ухода от своего патрона, он, благодаря своему званию секретаря Санье, которое он сохранил, как некоторые актеры, фигурировавшие раза два на сцене Французской Комедии, выставляют на своих карточках слова из Французской Комедии, получил возможность защищать дело легитимистской газетки "Хорек", сильно распространенную в большом свете. Это ему отлично удалось. Явившись в суд без малейшей подготовки и, засунувши руки в карманы, он говорил целых два часа с дерзким задором и так весело, что принудил судей выслушать его до конца. Самый его акцент, — он картавил и из лени не отделался еще от этой привычки — придавал яркость его иронии. Это была сила, — ритмичность этого чисто южного красноречия, театрального и фамильярного, а главное ясного, светлого, как это бывает с произведениями тамошних уроженцев и тамошними местными прозрачными пейзажами.