Нуменал Анцельсы

По форме станция напоминала цветок с тремя симметричными одноэтажными — тридцать метров длиной каждый — лепестками-корпусами, с цилиндрической десятиметровой башней посередине и была рассчитана на полсотни человек персонала. К внешним торцам двух корпусов примыкали транспортные ангары, легко узнаваемые по веерам разбегающихся от пандусов дорог и характерным очертаниям возвышающихся над ними причальных аэромачт с ажурными фермами захвата. На некотором удалении от третьего корпуса, впритык к чашеобразному, направленному в небо зеркалу телескопа, располагался санпропускник, через который в свое время прошли многие из тех, кому достало посетить планету. Пространство между “лепестками” заполняли постройки, понять назначение которых на первый взгляд было трудно. План завершал периметр из силовых эмиттеров, ориентированных на острие венчающего башню шпиля, высота которого менялись в зависимости от необходимости придавать защитному куполу ту или иную конфигурацию. Наметанным глазом Шлейсер еще до посадки определил, что защита отключена… отключена давно… много лет назад. «Интересно, сохранились ли подземные коммуникации» — подумалось ему, когда в иллюминаторе отразились и другие следы запустения: теряющиеся в каменных россыпях дороги, подмытый в устье реки берег с обрушившимся пролетом моста, остатки ложементов [25], брошенная техника: экскаваторы, бульдозеры, роверы. В былые времена он не раз бывал на таких станциях: герметизированных поселениях изыскателей. Подобные сооружения напоминали айсберг, большая часть которого расположена ниже уровня поверхности. Подземные этажи отличались абсолютной надежностью, выдерживали ядерные взрывы и сейсмические толчки в двенадцать баллов, были защищены от всех известных видов излучения и отравляющих веществ, имели практически неиссякаемую систему энергоснабжения в условиях полной изоляции, а в случае биологического заражения обеспечивали четыре уровня стерилизации. И вот, две такие затерявшиеся в песках Эстерии станции, несмотря на абсолютное совершенство защиты и практически полную неуязвимость от каких бы то ни было видов воздействия, оказались не в состоянии уберечь людей от замаскировавшейся под обыденность погибели…

Бесшумно развернулась входная диафрагма. Шлейсер вышел из пропитанного дезинфицирующими парами бокса, оглянулся… и застыл, пораженный невиданным зрелищем. Растительность… Занятый своими мыслями и наблюдая в последние минуты полета за планетой через линзы искажающих естественные цвета анализаторов, он совсем забыл о еще одной особенности Каскадены. Вместо привычного зеленого окраса — всеразличные оттенки фиолетового. Любой пробы и на любой вкус. От вида лиловых побежалостей ударило по нервам. Снова нахлынули терзающие душу воспоминания о последних мгновениях перед гибелью “Ясона”… Снарт… Аина… Грита… Подавив накативший пароксизм, он приказал себе не отвлекаться и отступил несколько шагов в сторону.

Первым делом почувствовалось различие между земным и каскаденианским воздухом. Плотные, несмотря на разреженность атмосферы испарения влажного, не тронутого техноценозом леса, растворенные в таких же невидимых, истекающих из недр геогенных флюидах. Чудная и необычная смесь запахов, которые хоть и непохоже, но все же ассоциировались с листвой, древесной корой, нагретым камнем — смесь, рожденная иными молекулярными связями, другой витакинетикой, отличной от известного сверхсамодостаточностью. И как бы в награду за перенесенные мытарства — обступившая со всех сторон невысокая живая стена, ослепительное солнце, изумрудное небо с перьями розоватых облаков, легкий ветерок, сдувающий с кожи остатки хрупкой, почти неосязаемой, быстро распадающейся под действием живого ультрафиолета плаценты.

Его никто не встречал. По крайней мере, так ему казалось. Качаясь от слабости, он ступил на посыпанную щебнем дорожку, ведущую к площадке перед торцом ближнего корпуса, за полупрозрачной стеной которого скрывалась неизвестность.

Пятьдесят шагов по открытой местности дались с величайшим трудом. Обостренные чувства зашкаливали. Ощущение особой, еще не испытанной новизны на какое-то время притупило рефлексы, заставило забыть о существовании скрытой и неведомо в чем заключающейся опасности. Глаза жадно выхватывали из разлива беспримерных по цветовому сочетанию красок отдельные фрагменты: зазубрины громоздившихся на горизонте скал, прикрытых сверху белыми и голубыми ледниками; курящиеся, отливающие перламутром вершины вулканов со следами недавних извержений; спадающие складками вниз предгорья, окрашенные в нежные пастельные тона — розовый, лимонный, смарагдовый под стать небу; массив низкорослых — не выше двух метров — деревьев по виду напоминающих псевдокоренные папоротники и хвощи с прогалинами, заросшими стрельчатым метатравьем; и… бирюзовое море — пожалуй единственное, что напоминало Землю.