Нумерация с хвоста. Путеводитель по русской литературе

«Асан» – ну да, очередная книга на «чеченскую» тему – на самом деле очень странный роман; в нем не просто очень подробно, в деталях, показана оборотная, нелицеприятная сторона войны – здесь произошел фундаментальный взлом матрицы военного романа вообще – и «чеченского» в частности.

Когда мы говорим «военный роман», то подразумеваем тексты, созданные внутри старой толстовской, разработанной в «Севастопольских рассказах» и «Войне и мире» матрицы. Самые яркие нынешние «чеченские» тексты – «Идущие в ночи» Проханова, «Патологии» Прилепина, романы Юлии Латыниной – по существу, слепки с нее: война – не романтическое приключение, а главный герой не полководец, а кто-то вроде капитана Тушина. С чем мы явно еще не сталкивались, так это с тем, что центральный герой может красть у своих, чтобы продать чужим. Что вместо героя, воина-кшатрия, у Маканина возникнет хозяйствующий субъект, приторговывающий налево завскладом; что «Александр Македонский» превратится в «Асан Сергеича». Никому в голову не приходило всерьез воспроизводить обстоятельства, объясняющие суть деятельности такого рода в апологетическом ключе. Маканин нашел в себе силы признать, что применительно к этой войне «толстовская матрица» уже не работает. Другой тип войны (не отечественная, не гражданская и не колониальная) – другая армия – другие люди (опасающиеся бескорыстного добра) – другие боги – другой герой (не воин, а диспетчер) – и другой «роман о войне».

Штука с маканинским «Асаном» не в том, что вот и на войне, надо же, воруют, а в том, что писатель умудрился рассказать историю вора, «интендантской крысы», таким образом, чтобы читатель почувствовал, что на самом деле перед ним история святого. Смысл в том, что Маканин сделал два хода разом: он разрушил романтический образ военного героя, демифологизировал его – только для того чтобы тотчас же создать вокруг него новую мифологию, снабдить его, по сути, сакральными функциями. Маканин несколько раз подчеркивает, что к его Асан Сергеичу многие относятся как к богу войны: старики приносят ему подношения, а солдатские матери готовы ритуально отдаться ему; и гибель его – от солдатика, к которому он относится как к сыну – описана как гибель бога в расцвете сил. Именно так, как майор Жилин – от природы честный, но в силу обстоятельств двурушничающий коррупционер, защищающий невинных, которых все бросили, и обреченный умереть от руки собственного сына (хотя бы и условного), по-видимому, выглядит нынешний мессия, у которого нет сил спасти всех, но кого-то он все же спасет. «Асан» еще не житие, но сырой материал для жития, фактическая основа; именно на основе таких биографий потом возникают мифы о спасителе, жертве и самопожертвовании.

«Асан» кажется чрезвычайно адекватным, неказенным, натуральным еще и потому, что это очень русская история – про специфическую «культуру коррупции», которая, теоретически, не имеет права на существование и должна искореняться всеми средствами, а на практике оказывается более гуманной, чем законная. Даже в самых экстремальных обстоятельствах, где, казалось бы, все должно быть строго регламентировано, никакие регламенты не действуют, везде надо договариваться, и какой бы азиатчиной это ни выглядело, это – работает; а те, кто хотят соблюдать правила, – умирают и подставляют других.

«Асан» производит впечатление красивого артефакта: линии замкнулись, форма очевидна, внутри мерцает огонь. В «Асане» красивая, симметрично устроенная система персонажей (у Жилина есть несколько оттеняющих его «дублей»: русский партнер Гусарцев, чеченский партнер Руслан, генерал-книгочей Базанов, отец Жилина, алкоголик-фантазер, невинные солдатики-«шизы»); здесь эффектно рифмуются первая и последняя – зрелищные, запоминающиеся – сцены, в которых майор Жилин «разруливает» свои и чужие колонны. И еще роман красиво вырастает из сложной, с хронометром рассчитанной сцены «подвига», когда пьяный ослепший солдат Мудило Мухин, очухавшись, убивает на слух два десятка боевиков – и одновременно своими выстрелами провоцирует еще одну бойню, с участием жилинских солдат-«шизов»; мы видим, как запускается цепь случайностей, из которых и состоит война – и из которых впоследствии те, кто не присутствовал на месте событий, конструируют осмысленную, героизированную и романтизированную историю.

Но главное все же в романе не сюжет, не сцены, не двойная ломка жанра, не ирония истории, а герой, центральная фигура. Маканин попал в яблочко, нашел.