Нуониэль. Часть первая

Смешная эта штука – память. Меня не перестаёт мучить вопрос: отчего я дивлюсь тому, что у меня на голове вместо волос веточки, но не дивлюсь тому, что на голове Ломпатри вместо веточек волосы. Почему я помню, как ходить на двух ногах, но не помню, где я бывал до Дербен? Почему слова Ломпатри этим утром не тронули меня так, как могли бы тронуть? Ведь на самом деле, Ломпатри сообщил мне, что обменяет мою жизнь на свою, когда придёт время. Отчего я не сбежал? Зачем я продолжаю следовать за отрядом? У меня такой характер? Ведь у каждого из этих людей свой характер, и каждый из них следует за Ломпатри по своим собственным разумениям. Однако мне кажется, что почти каждый из тех, кто есть в отряде, с радостью отправился бы своей дорогой. Закич недолюбливает рыцаря, и говорит с ним, как с обычным крестьянином. Этот коневод наверняка жаждет путешествовать сам по себе. На первый взгляд может показаться, что Воська любит своего господина и служит ему верой и правдой. Всё же, если присмотреться, этот старый слуга тяготится службой. Походная жизнь даётся этому дряхлеющему человеку всё тяжелее и тяжелее. Скиталец Лорни с десяток лет мотался по лесам в поисках ответов на свои нелепые юношеские вопросы о правде жизни. Он и рад бы пойти своей дорогой, но вот своей дороги у него нет. Когда-то давным-давно этот Лорни сбился с пути и до сих пор ищет свою жизненную стезю. Но он ходит по кругу, мечась от крестьян к бандитам, а от бандитов к рыцарям. Слуга жрецов Ейко сходит с ума от одного слова «рыцарь». Естественно этот мальчик рано или поздно побежал бы за кем угодно, у кого на шее висит золотой рыцарский медальон. Нравится ли этому Ейко Белый Единорог? Конечно нравится, как понравился бы всякий иной рыцарь. Нет, слуга Ейко идёт не за Ломпатри, а за золотым медальоном. И готов поспорить, что если Ломпатри оставит свой медальон на земле и отправится дальше без этого рыцарского атрибута, бедный Ейко не последует за рыцарем. Парень сядет возле лежащего на земле золотого украшения, и будет сидеть подле него восхищаясь, покуда не умрёт с голоду. Можно подумать, что крестьяне следуют за Ломпатри, но это не так. Они идут за своими детьми. Не будет рыцаря, они продолжат свой путь. Почему я иду за Ломпатри? Знал бы я свой путь до Дербен, ответил бы на такой вопрос. А раз память подвела меня, то и смысла отвечать на такую ерунду нет. Убегающий из этой провинции рыцарь Гвадемальд предупреждал, что в Дербенах часто можно услышать странные вопросы, на которые нельзя дать ответы. Возможно, это один из подобных вопросов. Вандегриф? Этот черноволосый рыцарь много говорит о доблести, чести и преданности Белому Единорогу. Но так ли чисты его мотивы? Ведь, если копнуть глубже, предан Вандегриф не Ломпатри, а своим собственным идеалам. Своему пониманию добра и зла. Своей идее служению. И для этого неискушенного в благородстве мужа служение как таковое гораздо важнее того явного образа господина, которого преподносит ему жизнь. Однако, что ни говори, этот Вандегриф – славный парень. Может показаться, что я ему не нравлюсь, но это не так. Он боится меня, потому что я – сказочное существо. Во мне он видит отражение тех человеческих страхов, которыми пропитан каждый в этом Троецарствии. Моему сознанию хватило недели, чтобы увидеть эти страхи. Да и страхи эти в сущности следствия одного большого страха. Это страх воли. Я не помню, кто такие нуониэли и не могу сказать ничего о том, как мы воспринимаем мир и жизнь, но кое-что в происходящем вокруг сейчас, здесь – в мире людей – заставляет меня дивиться, задумываться и вопрошать о целесообразности принимаемых решений. Именно в страхе перед волей, размахом, открытостью пасуют эти удивительные существа люди. Каждую ночь, разбивая лагерь, они ставят палатку, чтобы спать в ней, а не под звёздами. Они застёгивают свои плащи, затрапезки и зипуны даже тогда, когда холодным ветром и не пахнет. Они хранят свои мечи в ножнах, которые скрывают клинок от эфеса до самого конца. Когда Воська сделал мне ножны из бересты, в голове у меня закралась мысль, что подобные ножны совершенно ничего не напоминают мне о прошлой жизни. И даже, несмотря на то, что среди обрывков памяти я отыскал тот, что сказал мне, будто нуониэли мастерят ножны для мечей из бересты – те ножны, что смастерил мне слуга рыцаря, не родили во мне никакого чувства чего-то тёплого, родного и знакомого. Возможно, нуониэли и делают ножны, но только не такие, которые скрывают весь клинок? Ведь только люди могут так бояться воли и открытости, что постоянно прячут себя и всё своё добро от жизни. Из разговоров, которые я услышал за время похода, мне стало ясно, что когда человек становится богатым и важным, он непременно строит себе большой и крепкий замок из камня и железа. Но почему же чем знатнее и богаче человек, тем толще стены, которыми он ограждает себя от жизни? И почему крестьяне, не имеющие ничего, так яро завидуют тем, кто может спрятаться от мира за каменными стенами? Черноволосый рыцарь Вандегриф гнушается не мною, а тем, что я не застёгиваю свой плащ, чтобы ветер обдувал меня, как можно больше. Он ненавидит моё равнодушие к проливному дождю, из-за которого все намокают и падают духом, ропща на небеса и худую долю. И каждый раз, когда я вынимаю меч, Вандегриф напрягает всё своё естество, чтобы только не испугаться возможного размаха и той воли, которую я могу вложить в своё оружие, направив его против тех, против кого посчитаю нужным.