Нутро любого человека

Питер тоже получил подтверждение того, что его ожидает место в Бейллиоле, так что, по крайней мере, у меня будет в Оксфорде хоть одна родная душа. После спортивных занятий мы с ним отправились в рощу — выкурить по успокоительной сигаретке. Нам обоим кажется странным и, по какой-то причине, стыдным, что Бен так настроен против универа. Хотя знаешь, сказал я, будь у меня выбор между Парижем и Оксфордом, я вряд ли бы долго колебался. Мы решили, что у Бена, скорее всего, есть какие-то собственные средства, хотя большие или малые, мы даже прикинуть не можем. Не состояние, понятное дело, иначе бы он не нуждался в работе. „Просто достаточные, чтобы не тревожиться о будущем“, — уныло сказал Питер. Мысль о том, что когда-то придется зарабатывать себе на хлеб, кажется нам обоим непривычной и чуждой, однако оба мы согласились в том, что ждем не дождемся прощания с Абби. Я сказал, что, скорее всего, закончу жизнь школьным учителем, и спросил у Питера, кем мечтает стать он. „Знаменитым романистом, — ответил Питер. — Вроде Майкла Арлена или Арнольда Беннета с его яхтой“. Меня это несколько ошарашило. Питер — писатель? Просто не укладывается в голове.

Летний триместр тянется и тянется и кажется, что конца ему не будет. Теперь, задним числом, я понимаю, насколько живительными были наши „испытания“, как сильно изменили они нашу школьную жизнь с ее банальностью и скукой. Х-Д ссудил мне поэму Элиота „Бесплодная земля“, порекомендовав прочесть ее. В поэме попадаются прекрасные строки, однако в целом она попросту невразумительна. Если мне потребуются стихи, исполненные музыки, я лучше обращусь к Верлену, большое спасибо.

Суббота, 17 мая

Сегодня на строевой подготовке сержант Тоузер был вне себя от ярости. Пока он орал и визжал, гоняя нас по плацу, нам все казалось, что его вот-вот разорвет на куски. Тоузер нас интригует, — мы находим его уморительным, — и потому при всякой возможности расспрашиваем о войне и о том, сколько он убил немцев. Точной цифры Тоузер никогда не называет, но туманно дает понять, что положил не один десяток. Совершенно ясно, что к линии фронта он и близко не подходил. Я сказал ему сегодня, что был на каникулах в Австрии, и что Карл, мажордом нашего пансиона, тоже воевал — „против британских частей“.

— Какое отношение это имеет к цене на пиво, Маунтстюарт?

— Нет, мне просто показалось забавным, что вы могли увидеть друг друга, сэр, — через ничейную полосу.

— Забавным?

— Вы могли даже стрелять в него, а он в вас.

— Или сойтись лицом к лицу, — вставил Бен, — когда вы ходили в атаку на немецкие окопы.

— Я бы с ним мигом разделался, будьте уверены. Проклятые гансы.

— Пустили бы его кишки на подвязки, верно, сэр?

— Чертовски верно.

— Попадись он вам на глаза, вы бы ему сразу штык в пузо всадили, а, сэр?

— Я исполнял свой долг, Липинг.

— Убей или убьют тебя, сэр.

Мы можем балабонить таким манером хоть сто лет, а в результате, Тоузер проникается к нам приязнью и назначает в наряды полегче. Сегодняшнее его состояние вызвано близящимися ночными учениями, — Тоузер боится, что мы покажем себя нерадивыми олухами (Абби предстоит сразиться с Сент-Эдмундсом). Бен говорит, что одного лишь поддразнивания мало: надо бы придумать акт саботажа, который запомнится сержанту на всю его жизнь.

Понедельник, 19 мая

Поехал на велосипеде в Глимптон. Было еще жарко — летнее тепло, но как будто подостланное весенней свежестью. Мы сидели в шезлонгах на самом пригреве — в садике за коттеджем Хоулден-Доза, — пили чай и поедали бисквитный торт. Я похвалил торт и спросил у Х-Д, где тот его купил. Х-Д ответил, что испек сам, и мне почему-то показалось, что он не врет. Он поинтересовался моим мнением о „Бесплодной земле“, я ответил, что мне она кажется претенциозной. Это сильно его позабавило. Когда он спросил, какой поэзии я отдаю предпочтение, я ответил, что читал Рильке — по-немецки. „И вы полагаете, что это не претенциозно?“ — осведомился Х-Д, однако тут же извинился. „Я с нетерпением жду возможности прочесть ваши собственные сочинения“, — сказал он. Я спросил, откуда ему известно, что я собираюсь писать, и он ответил, что это просто догадка умудренного жизнью человека, — но после признался, что Ле-Мейн передал ему наш разговор.

— Показывайте Ле-Мейну все, что напишете, — сказал Х-Д. — Он будет честен с вами. А начинающему она нужна больше всего — честность.

— А как насчет вас, сэр? — ни с того ни с сего спросил вдруг я. — Смогу я показать что-либо вам?

— О, я всего-навсего скромный школьный учитель, — ответил он. — Едва оказавшись в Оксфорде, вы обо всех нас забудете.

— Возможно вы правы, — сказал я. Я так вовсе не думаю, просто Х-Д принуждает меня к подобным высказываниям. Он словно бы приманивает тебя, а потом вдруг резко отстраняет; словно бы включает в круг своих привязаностей, а после захлопывает перед твоим носом дверь. Со мной такое случалось уже множество раз, я научился чувствовать, когда дело идет к этому, — и потому говорю что-нибудь резкое и грубое, просто, чтобы он понял. Впрочем, Х-Д лишь снова рассмеялся.