Нутро любого человека

Пил кофе в „Кадена“ с Лэнд Фодергилл. На ней был вельветовый плащ под цвет ее глаз. Мы несколько чопорно побеседовали о Муссолини и Италии, и я со смущением обнаружил, насколько лучше моего она осведомлена, — ей известно множество характерных подробностей, мнения ее резки, мои же происходят прямиком из редакционных статей „Дейли мейл“ — по крайней мере, тех, которые я потрудился прочесть. В виде извинения, я напомнил себе, что она, как-никак, изучает политику, и все же факт остается фактом: мозг мой покрывается в Оксфорде плесенью, отупевая и немея от непрестанного перезвона колоколов. Я задолжал 18 фунтов в „Блэкуэллз“, за книги, и 73 фунта в „Холлз“, за разного рода одежду; мое содержание в колледже требует еще десятки, а уж какой счет выставит мне виноторговец, так это и вовсе ведомо одному только Богу. Дик Ходж зовет меня с собой на Пасху в Испанию, очень соблазнительно. Говорит, что нам понадобится всего-навсего 10 фунтов, все очень дешево, особенно если ехать третьим классом. Возможно, я все-таки подожду до лета. Не без удовольствия помышляю о Лондоне — городе, который, по сути дела, мне все еще практически неизвестен.

Пятница, 10 апреляСамнер-плэйс, Южный Кенсингтон

Мама переделала дом. Снаружи поблескивает свежая белая штукатурка. Внутри — лакированные стены, занавеси и ткани, настолько яркие и переливчатые, что глаза слезятся. Верхний этаж она отвела мне: в моем распоряжении спальня и гардеробная с пылающими темно-оранжевыми стенами и зелеными шторами, а также маленькая гостиная, в которой эти краски меняются местами. У нас имеется дворецкий по имени Генри, шофер (и новый автомобиль) по имени Бейкер, повариха миссис Хеселтайн и две горничных (пожилых), которых зовут Сесили и Маргарет. У мамы горничная собственная — Энкарнасьон. Они резко и громко разговаривают по-испански, повергая прочих слуг в заметную оторопь. Ясно, что мы богаты: отец не ошибался, когда говорил, что мы будем хорошо обеспечены.

А мне впервые по-настоящему не хватает его спокойного присутствия в моей жизни. Сегодня пасхальная пятница, мама спросила, не хочу ли я сходить к мессе в Бромптонскую молельню, я отказался. В день, когда похоронили отца, моя вера, какой уж та ни была, ушла вместе с ним в могилу. Как прав был Шелли: в нашем мире атеизм есть абсолютная необходимость. Если мы хотим сохраниться, как личности, то должны полагаться лишь на те силы, которыми наделяет нас собственный наш человеческий дух, — призывы к божеству или к божествам суть лишь форма притворства. С таким же успехом можно выть на луну.

Вечером, за обедом, мама объявила, что в понедельник уедет на неделю или, может быть, дней на десять, в Париж. Я сказал, что после таких трудов по убранству дома она заслужила отдых.

— Я там встречаюсь с другом, — сообщила она с жеманством поистине ужасающим. — С одним моим знакомым, американским джентльменом, — мистером Прендергастом.

Ага, знаменитый мистер Прендергаст, подумал я, однако изобразил неведение.

— А кто он, этот мистер Прендергаст?

— Надеюсь, вы подружитесь.

— Надеяться я тебе запретить не могу, мама.

— Не будь такой букой, Логан. Он очень милый человек — muy simp'atico [22]. И очень помогает мне советами о том, во что вложить средства.

Я сказал, что с нетерпением жду знакомства с ним. Возможно, все эти слуги, весь наш показной шик есть следствие финансовой хватки Прендергаста. Я спросил у мамы, нельзя ли мне на время ее отсутствия пригласить сюда Дика Ходжа. Она возражать не стала.

Суббота, 18 апреля

Мамы все еще нет, а Дик Ходж все еще здесь, впрочем, сегодня мы оба еле живы. Вчера вечером посетили „Кафе Ройял“, пили шампанское. Потом побывали на шоу в „Альгамбре“. А после снова пили — на сей раз бренди — в клубе „50–50“, где разговорились с двумя девками. Дик повел себя до крайности прямолинейно — было очень смешно.

ДИК: Сколько?

ПЕРВАЯ ДЕВКА: Смотря чем займемся, ведь так?

ДИК: Мне нужно знать ваши расценки.

ВТОРАЯ ДЕВКА: Вы за кого нас принимаете? За сдельщиц?

ДИК: Я же не стану садиться за столик ресторана, не выяснив, что с меня возьмут за еду, верно?

Скоро они устали от нас и куда-то убрели. Дик сказал, что посетил в Мадриде бордель — ничего особенного, „даже домой написать не о чем“. По возвращении, я отыскал портвейн, и мы засиделись за ним допоздна. Я выкурил половину сигары, от чего, надо думать, и чувствую себя поутру совершенно разбитым. Дик спросил, целовался ли я когда-нибудь с мальчиком. Я признался, что не чувствую к ним влечения. А он сказал, что в школе (Харроу) перецеловал их десятки, но с другой стороны, прибавил он, иного выбора там не было, так что у каждого имелся свой предмет вожделения. Я рассказал про Люси и, похоже, произвел на него сильное впечатление. „Мне не нужен секс без любви“, — вот последние мои слова, которые я запомнил.

Понедельник, 20 апреля