Нужна ли Америке внешняя политика?

Американский исторический опыт отношений с Россией не был таким прямолинейным. В XIX веке Россия воспринималась как образец европейского самодержавия; после большевистской революции 1917 года для многих она стала воплощением радикального зла. Соединенные Штаты воздерживались от установления дипломатических отношений с Советским Союзом вплоть до начала 1934 года. В 1930-е годы небольшие группки под воздействием подъема нацизма увидели в коммунизме самый лучший барьер на пути фашизма и предвестника нового и более справедливого мирового порядка. Вторжение Германии в Советский Союз дало толчок подъему чувств доброй воли по отношению к жертве вместе с сентиментальностью в отношении советской реальности. Президент Франклин Рузвельт относился к Советскому Союзу как к одному из столпов зарождающегося мирового порядка, будучи со всей очевидностью убежденным в том, что ни столетия царского самодержавия и империализма, ни поколение сталинизма не смогут стать непреодолимым препятствием для послевоенного советско-американского сотрудничества.

Медовый месяц, как оказалось, был скоротечным. Непреклонность Сталина, коммунистическая идеология и советская оккупация Европы вплоть до Эльбы, а также раздел Германии вызвали реакцию подозрительности и враждебности. Международные отношения стали, по существу, биполярными, так как две сверхдержавы столкнулись друг с другом по линии разграничения, проходившей через середину Европы, и привели к многократному увеличению их ядерных вооружений по обе стороны этой линии.

За эти 40 лет конфронтации небольшое число в Соединенных Штатах – и несколько больше в Европе – поставило под сомнение основы политики холодной войны Североатлантического альянса. Используемые подчас коммунистической борьбой за мир сторонники возвращения к советско-американскому братству военных лет обвиняли Соединенные Штаты в излишнем пристрастии к ядерной стратегии и силовой политике. Во время последних двух десятков лет холодной войны был проведен ряд переговоров с Советским Союзом, преимущественно имеющих отношение к контролю над вооружениями. Но мотивированы они были по большей части пониманием того, что, каковы бы ни были идеологические и геополитические разногласия сторон, ядерное оружие представляло риск катаклизма, угрожающего самому существованию цивилизации, и что две ядерные сверхдержавы были обязаны ограничить или, по возможности, уничтожить его вообще.

Эти переговоры привели к расколу в американском общественном мнении на три части. Первая группа верила в то, что советская система будет трансформирована самим процессом переговоров (или действительно уже себя преобразовала). Вторая группа считала коммунизм главным, если не единственным вызовом миру во всем мире и утверждала, что постоянный мир может быть достигнут только крестовым походом, который завершится крахом коммунизма. Третья группа стремилась сдерживать Советский Союз посредством сочетания дипломатии и стратегии до тех пор, пока истощение не загасит пыл коммунистической идеологии и не заставит Советский Союз отказаться от своей идеологии и стать государством с традиционными национальными интересами.

Споры между этими тремя группами закончились с окончанием самой холодной войны. Но поскольку первые две группы опирались в своих взглядах на одни и те же условии и предпосылки, а именно на то, что русский вызов был исключительно результатом коммунистической идеологии и структуры, американское мышление в период после окончания холодной войны относительно России стало все больше интересоваться внутренними переменами, происходившими в Москве. Поскольку коммунизм потерпел крушение, отношения атлантических стран с Россией базировались больше на утверждениях о внутренней ситуации в России, нежели на геополитических рассуждениях. А это, в свою очередь, ассоциировалось с личностью российского руководителя Бориса Ельцина.

Западные демократии стали действовать так, будто внутренние реформы в России являются главным, если не единственным ключом для стабильных отношений. К России отнеслись не как к серьезной державе, а как к объекту снисходительных изысканий по поводу состояния ее внутренних реформ.

Западные руководители, действуя, будто они сами являются частью российской внутренней политики, во время правления Бориса Ельцина обрушили на него хвалебные панегирики за его приверженность реформам. Президент Клинтон в связи с отставкой Ельцина говорил о России как о «ставшей плюралистической политической системой и гражданским обществом, конкурирующей на мировых рынках и подключенной к Интернету». Он объяснил уход Ельцина с поста президента «его глубоко укоренившейся верой в право и способность российского народа избрать себе нового лидера»²¹. Почти каждый второй наблюдатель видел в отставке Ельцина умелое манипулирование российской Конституцией для того, чтобы закрепить в качестве своего преемника подготовленного в КГБ протеже, который практически никому не был известен еще полгода назад, и защитить существование самого себя и своей семьи после своей отставки.