Нужный человек

На фермах только что задали корм. Степан Егорыч прошел по стойлам, в последний раз поглядев на коров, телят, овец, что смачно жевали в своих загородках, не ведая, каких мук стоила людям их зимовка, вот эта их ежедневная солома. Сколько раз Степан Егорыч думал про себя, что не уберечь, не удержать ему стада, вот-вот – и начнется падеж, и быть ему в ответе, и казнить самого себя за такой тяжкий и невосполнимый урон. Случались дни, что совсем никакого корма не могли дать скотине… Выпирали хребты, ребра, мослы, но все-таки все были живы, все стояли на ногах, и было видно, что теперь-то скот уже дотянет до весенней травы, главное зимнее дело колхоз исполнил.

Не всем в районе удалось такое, даже мало кому удалось, и, вероятно, Степану Егорычу не грех было подумать о себе с похвалой. Но хвалиться он не привык, да эти мысли и близко не подступали к нему, – какие же похвалы при таких невеселых, в общем, делах! Проходя в последний раз по фермам, он просто был тихо про себя доволен, что всем, кто стал бы проверять, каким он был хозяином, он мог бы, ничего не утаивая и не боясь, с полной совестью сказать: вот, смотрите, считайте… Руки мои чисты, все сохранил, чужим добром, что было доверено, не пользовался, и крохи не своровал, не пропил… Всяких повидал Степан Егорыч колхозных начальников, не каждый под конец, рассчитываясь с колхозом, мог бы бесстрашно отдать себя на народный суд, но Степан Егорыч мог, и в этом сознании, что потаенно лежало у него внутри, тихо, невидно его грея в этой его скромной гордости, что не о себе он думал и не для себя старался и никакого зазорного не положил на себя пятна – и была для него главная и самая ценная награда за месяцы его тревожного, сверхсильного труда…

Шура Протасова перемешивала деревянной лопатой для свиней жмых и отруби.

– А мы-то, Степан Егорыч, ждали, ты с нами до весны доживешь, – пожалела она. – Сеять вместе поедем…

Здесь же, в свинарнике, встретилась Серафима Леонидовна с ведрами в руках, – высокая, прямая, сухокостная, с криво насаженным на большой нос пенсне. Одно стеклышко она недавно разбила, и левый глаз ее глядел только в половинку стекла. Всегда она тратила много слов, когда говорила, ей нужно было пять минут на то, что какая-нибудь хуторская женщина выкладывала в момент, первыми же словами. Длинно сказала она и в этот раз, складной городской речью – что Степан Егорович понимал нужды эвакуированных, входил в их положение, а вот сумеет ли так относиться Василиса Ильинична, которая теперь будет во главе колхоза? Характером она строга, неласкова, особенно с женщинами, к тому же местная, а местные ведь эвакуированных не очень-то любят, одни думают про себя, а другие так и говорят, не скрывая, – дескать, понаехали, из-за вас и у нас дороговизна, нехватки…

Бабка Ариша – та так даже возмутилась, взгневалась:

– Как же это тебя отпустили? Это начальство ошибку дало. Мужиков у нас и так нет, да еще ты бежишь… Разве баба может людьми управлять, хотя б и не Василиса, любая-кажная? Бабы только на одно и горазды – друг дружку обсмеивать. Нет уж, милый, сиди тута, пока война не кончится, никому до толь отпуска нет. Которые воюют – они там без отпуска, а которые тут на дело поставлены – они, значит, тоже до полного конца…

Чем было оправдаться перед бабкой Аришей? Степан Егорыч похвалил Василису, сказал, что она деловая, хозяйство понимает и в соображенье мужику не уступит, а насчет того, что он домой – так за то и война с немцами, чтоб опять все, как было, и чтоб все домой повозвратились.

Но Ариша не успокоилась, заплакала:

– Никто бабку теперь не пожалеет… Один ты жалел…

Так, обходя хутор, Степан Егорыч постепенно поговорил и простился почти со всеми. Под конец он завернул в контору, простился с Андреем Лукичом и Катериной Николаевной Дерюгиной, которой случилось там быть.

Андрей Лукич смущенно показал листочек с цифрами. Это был расчет того, что, согласно артельному уставу и нормам оплаты, причиталось Степану Егорычу за работу от колхоза.

Как быть – Андрей Лукич не знал и честная его душа мучалась: касса без денег, кладовая почти без продуктов. Отдать Степану Егорычу полностью – совсем ничего не останется в запасе. Вот если бы Степан Егорыч согласился получить только часть, а остальное – потом, из будущего урожая?

– Да порви ты эту бумажку, – сказал Степан Егорыч. – Ничего мне не надо. На дорогу харчей хватит, а уж на родной земле – не пропаду!

Катерина Николаевна вспомнила мужа, у нее уже сложилась привычка: всякий разговор, всякое событие становилось ей поводом вспомнить, – сказала:

– Может, Афанаса Иваныча там где встретите…