Ныне отпущаеши

но, к несчастью, когда мы прибыли к ней, она настояла на том, чтобы я зашел к ней в дом и выпил, как она выразилась, "на дорожку". Мне не хотелось показаться чопорным, поэтому я последовал за ней.

Глэдис Понсонби весьма невысокая женщина, ростом явно не выше четырех футов и девяти или десяти дюймов, а может, и того меньше; она из тех крошечных человечков, находиться рядом с которыми - значит испытывать такое чувство, будто стоишь на стуле. Она вдова, моложе меня на несколько лет ей, наверно, пятьдесят три или пятьдесят четыре года, и возможно, что тридцать лег назад она была весьма соблазнительной штучкой. Но теперь кожа на ее лице обвисла, сморщилась, и ничего особенного она собою не представляет. Индивидуальные черты лица - глаза, нос, рот, подбородок - все это погребено в складках жира, скопившегося вокруг сморщенного лица, и всего перечисленного попросту не замечаешь. Кроме, пожалуй, рта, который напоминает мне - не могу удержаться от сравнения - рот лосося.

Когда она в гостиной наливала мне бренди, я обратил внимание на то, что у нее чуть-чуть дрожат руки. Дама устала, решил я про себя, поэтому мне не следует долго задерживаться. Мы сели на диван и какое-то время обсуждали вечер у Ашенденов и их гостей. Наконец я поднялся.

- Сядь, Лайонель, - сказала она. - Выпей еще бренди.

- Нет, мне правда уже пора.

- Сядь и не будь таким чопорным. Я, пожалуй, выпью еще, а ты хотя бы просто посиди со мной.

Я смотрел, как эта крошечная женщина подошла к буфету и, слегка покачиваясь, принесла стакан, сжимая его в обеих руках, точно это было жертвоприношение; при виде этой невысокой, я бы сказал, приземистой женщины, передвигавшейся на негнущихся ногах, у меня вдруг возникла нелепая мысль, что у нее не было ног выше коленей.

- Лайонель, чему это ты радуешься? - Наполняя свой стакан, она посмотрела на меня и пролила немного бренди мимо.

- Да так, моя дорогая. Ничему особенно.

- Тогда прекрати хихикать и скажи-ка лучше, что ты думаешь о моем новом портрете.

Она кивнула в сторону большого холста, висевшего над камином, на который я старался не смотреть с той минуты, как мы вошли в гостиную. Это была ужасная вещь, написанная, как мне было хорошо известно, человеком, от которого в Лондоне в последнее время все с ума посходили, очень посредственным художником по имени Джон Ройден, Глэдис, леди Понсонби, была изображена в полный рост, и художник сработал так ловко, что она казалась женщиной высокой и обольстительной.

- Чудесно, - сказал я.

- Правда? Я так рада, что тебе нравится.

- Просто чудесно.

- По-моему, Джон Ройден - гений. Тебе не кажется, что он гений, Лайонель?

- Ну, это уж несколько сильно сказано.

- То есть ты хочешь сказать, что об этом еще рано говорить?

- Именно.

- Но послушай, Лайонель, думаю, тебе это будет интересно узнать. Джон Ройден нынче так популярен, что ни за что не согласится написать портрет меньше чем за тысячу гиней!

- Неужели?

- О да! И тот, кто хочет иметь свой портрет, выстаивает к нему целую очередь.

- Очень любопытно.

- А возьми своего Сезанна или как там его. Готова поспорить, что он за свою жизнь столько денег не заработал.

- Ну что ты!

- И ты называешь его гением?

- Что-то вроде того, пожалуй.

- Значит, и Ройден гений, - заключила она, откинувшись на диване. Деньги - лучшее тому доказательство.

Какое-то время она молчала, потягивая бренди, и я не мог не заметить, как стакан стучал о ее нижнюю губу, когда она подносила его ко рту трясущейся рукой. Она видела, что я наблюдаю за пей, и, не поворачивая головы, скосила глаза и испытующе поглядела па меня.

- Ну-ка скажи мне, о чем ты думаешь? Вот уж чего я терпеть не могу, так это когда меня спрашивают, о чем я думаю. В таких случаях я ощущаю прямо-таки физическую боль в груди и начинаю кашлять,

- Ну же, Лайонель. Говори.

Я покачал головой, не зная, что отвечать. Тогда она резко отвернулась и поставила стакан с бренди на небольшой столик, находившийся слева от нее; то, как она это сделала, заставило меня предположить - сам не знаю почему, что она почувствовала себя оскорбленной и теперь готовилась предпринять какие-то действия. Наступило молчание. Я выжидал, ощущая неловкость, и, поскольку не знал, о чем еще говорить, стал делать вид, будто чрезвычайно увлечен курением, сигары, - внимательно рассматривал пепел и нарочито медленно пускал дым к потолку. Она, однако, молчала. Что-то меня стало раздражать в этой особе - может, то был злобно-мечтательный вид, который она напустила на себя, - и мне захотелось "тотчас же встать и уйти. Когда она снова посмотрела на меня, я увидел, что она хитро мне улыбается этими своими погребенными глазками, но вот рот - о, опять мне вспомнился лосось! - был совершенно неподвижен.

- Лайонель, мне кажется, я должна открыть тебе один секрет.

- Извини, Глэдис, но мне правда пора.

- Не пугайся, Лайонель. Я не стану смущать тебя. Ты вдруг так испугался.

- Я не очень-то смыслю в секретах,

- Я вот сейчас о чем подумала, - продолжала она. - Ты так хорошо разбираешься в картинах, что это должно заинтересовать тебя.