Нытик

Малыш учащённо дышал. Верхняя губа нервно подрагивая, приподнималась, обнажая белые клыки.

Макар подошёл к «Ниве», криво ухмыльнулся:

– Ну, что, тварь? Встретились на узкой дорожке?..

Он пнул по колесу. Малыш злобно сверкнул глазищами, рычание угрожающе заклокотало в горле. Уазик подъехал вплотную. Подельник достал баллонный ключ, домкрат, принёс от потухшего костра с обочины берёзовый чурбак.

Налитые ненавистью глаза Малыша… заах-лёбывались… наглостью этих двоих… Они присели на корточки. Открутили гайки! Машина ранено дёрнулась, накренилась. Макар снял колесо, закинул в уазик… Пёс хрипел от бессильной злобы. Горячие брызги слюны сочились с длинного лилового языка, веером разлетались по салону. Люди нехорошо смеялись, замахивались на него, поддразнивали, снимали одно колесо за другим, ставили вместо них чурки и грузили хозяйское добро. Работали споро. Десяти минут не прошло, как «Нива» зависла, полностью разутая. Малыш вне себя от ярости рычал, лаял, неистово рвал когтями обшивку салона. Пытался разбить обманчиво доступную преграду грудью, но лишь раскровенил морду. По стеклу, измазанному густыми пятнами крови, тянулся размашистый след когтистой лапы.

Яшка наклонился к самому окну:

– Отравить бы тебя… Да пачкаться неохота. Сам подохнешь.

Малыш грохотал, выплёскивая лай в слащавую физиономию, стальные клыки его металлически клацали, рассекая пустой воздух в нескольких сантиметрах от недоступной кадыкастой глотки.

Подельник заскочил в уазик:

– Оставь его, Макар. Сматываться надо. Ещё заметят!

– Им же хуже…

Малыш тыкался мокрым лобешником в жёсткое стекло. Плохие люди уходили безнаказанно. Он слабел на глазах. От унижения. От собственного бессилия. Лапы его подкосились. Малыш качнулся и завалился набок. Прикрыв глаза, он хрипло дышал, шумно втягивал воздух пастью и носом. Бока его широко раздувались, изо рта лезла густая клейкая пена, рваными хлопьями падая на окровавленный каркас сиденья.

* * *

…Кому довелось маяться в районной больнице тягучими выходными днями, подтвердят – тоска смертная. Новый сосед по палате от нечего делать спросил Толика про собаку, а тот, словно дитя малое, не распознав едва прикрытого равнодушия, оживился, подоткнул подушку повыше и начал, начал…

Картинки всплывали, заслоняя одна другую.

– Идём назад, корзины полные. Солнце жарит. Сквозь деревья уже видно машину. Малыш всегда чуял нас задолго, лаем встречал. Тут – молчок. Моей ничего не говорю, у самого сердце сжалось от недобрых предчувствий. Что-то случилось… Громко позвал: «Малыш! Малыш!». Тишина.

– И что с собакой?..

– Выбрались к машине. Пса не видно. Распахнул нагретую дверку – лежит, будто мёртвый. В салоне погром. Кругом шерсть, кровь, слюна, горячий удушливый запах собачатины. Пока ловили попутку, пока на «скорую». Уколы делали…

День-другой проходит…

Брайт крепко сдал. Зад начал подзакидывать. Подписываться стал, подкакиваться. Если совсем плохо, просился на улицу. Уйдёт в дровяник и останется: «Не хочу вас обременять». Там всё зароет. Лежит один. Видно было: не выкарабкаться ему… Как будет подыхать? Изведёт нас. Он ведь такой жалобщик, такой пискун.

Как-то раз в обед я пришёл, на улице дождь.

Моя:

– Толь, проведай пёсика.

– Дай полежать…

– Если тебе не нужен кобель, надоел, усыпи. Зачем мучить?

Ну, раз так… Думаю, сколько будет стоить? Поехал в ветлечебницу. В субботу не работают…

Сосед заслушался и не сразу обратил внимание на тихое поскуливание за окном…

– ?..

Толик усмехнулся:

– Малыш.

– Так он жив?!

– Оклемался. Начал потихоньку вставать, телепаться. Считай, два года прошло. Старбень-старбенем: не видит, не слышит почти ничего, а таскается сюда каждый день. Навещать приходит. Мне к нему не выйти. Ноет и ноет. Всю душу вывернул… Нытик!

Сосед подошёл к окну. Тёмные голые ветки тополей топорщились, противясь настойчивым порывам северного ветра. Внизу, вдоль больничных окон, по мёрзлой земле, неуклюже расставляя лапы, ходил и поскуливал огромный старый пёс. Шерсть на нём висела клочьями, окрас из некогда яркого чепрачного поменялся на тусклый рыжевато-седой. Мужчина участливо постучал по стеклу и пошёл обедать.

Малыш беспокойно задрал вверх крупную седую голову…

Не в силах точно определить направление звука, он растерянно постоял, снова заковылял вдоль стены. Время от времени замирал, принюхивался в надежде уловить родной запах, затем крутанулся на месте, устало лёг. Положил тяжёлую голову на вытянутые передние лапы, прикрыл слезливые глаза.

Малыш был предан Толику навсегда.

Предан без всяких там оговорок и незнакомых псу сослагательных наклонений.

Колючая ноябрьская позёмка заметала его сухим снегом. Малыш терпеливо жмурился и улыбался во сне. Ему снилось ласковое лето, тёплое солнце, и они опять вместе. Всей семьёй…

* * *

Петрозаводск, апрель 2009 года